Юрий Поляков - Созидательный реванш. Сборник интервью

— Недавно газета справляла юбилей. Задалось ли реализовать задуманное, например, научно-творческую конференцию «Современная русская литература и вызовы двадцать первого века»?

— Планы были грандиозные! Наш прошедший юбилей чем-то похож на анекдот. Генерал вызывает разведчика и говорит: «Послезавтра начинаем операцию „Слепой миллионер“. Запоминайте легенду. Мы вас нелегально перебрасываем в Канаду, у вас на счету пять миллионов долларов. Вы начинаете вести соответствующий образ жизни — рестораны, красивые женщины, дружба с крупными политиками. Вы перебираетесь в Америку, женитесь на голливудской звезде. Потом разоряетесь, жена вас бросает, и вы слепнете от горя. Просите милостыню на ступеньках православного храма в Нью-Йорке. И в этот момент с вами выйдет на связь наш человек, бросит в вашу шапку надорванный доллар. Подождите, я уточню в бухгалтерии… Как, нет бюджета? А в следующем году? Черт!.. Запоминайте новую легенду: с самого начала вы нищий и слепой!» Вот так и у нас вышло. Спасибо, московское правительство, наши акционеры, поддержали — мы провели юбилейный вечер в Малом театре. Зато мы не зависим ни от власти, ни от партий, ни от олигархов. Мы газета Пушкина и Горького, газета русской интеллигенции. Газета на самоокупаемости…

Автор «Гипсового трубача» в прямом эфире радио и ТВ «КП» презентовал третью, заключительную часть своего знаменитого романа, а потом поговорил «за жизнь»…

…Мы выбрали «Опасные руки» — так называется одна из глав нового романа Юрия Полякова — чтобы прочитать выдержки в прямом эфире. Но перед самой передачей писатель остановился на другой главе — «Слезонепробиваемом жилете». Этот отрывок он и стал читать сам — с выражением, в сопровождении тревожной музыки…

— Юрий Михайлович, а образ «слезонепробиваемые жилеты» — это касается только правосудия или всего чиновничьего класса?

— А это уж читатели пусть сами делают выводы. Хотя лично я склоняюсь ко второму…

— Антибюрократические романы, фильмы, спектакли по вашим произведениям выходят уже три десятка лет миллионными тиражами, а бюрократов меньше почему-то не становится…

— С бюрократией боролись гиганты, не мне чета: Салтыков-Щедрин, Лев Толстой, Александр Островский, Михаил Булгаков, Ильф с Петровым… И при советской власти серьезные книжки об этом выходили.

— …Может, это писатель и драматург Поляков сейчас недорабатывает где-то?

— Писатель и драматург Поляков — обычный человек. А живучесть — главная особенность бюрократии, потому что без нее нельзя. Когда надо управлять большой системой, всегда возникает класс людей, которые «осуществляют руководство» и имеют больше других. Вспомните хотя бы Иосифа Прекрасного! Отличный был топ-менеджер у фараона, честный, а родню-то всю пристроил… Не случайно в середине двадцатых большевики, спохватившись, ввели так называемый партмаксимум. Представьте себе: Гражданская война закончилась, люди на совесть сражались, гибли под пулями, от тифа и так далее. И вдруг эти вчерашние тифозные герои, кто уцелел, возглавив заводы и наркоматы, положили себе такие оклады, что народ зароптал. Мол, зачем эксплуататоров свергали? Большевики, люди неглупые, установили планку — больше ни-ни, а то на вилы поднимут. И сегодняшняя жизнь очень мне напоминает ситуацию двадцатых годов прошлого века. Только вот «едросминимума» что-то не видно! Есть и еще одна параллель. Например, такой диалог: «Вон предрик Петрович-то совсем оборзел, проворовался, развратничает — с секретаршами в бане парится, самогон глушит. Надо бы его снять и — в ОГПУ». — «Надо бы, но мы с ним вместе Перекоп брали…»

— То есть спустя почти век то же самое мы видим и сегодня?

— Абсолютно! И герои баррикад девяносто первого года мгновенно превратились в таких хапуг, что диву даешься. Вспомните, какие оклады себе положили честные завлабы, после девяносто первого став членами советов директоров. За тещами в Америку самолеты гоняли…

— Стало быть, и сегодняшние «перспективные революционеры», которых мы видим на площадях, а теперь уже на ТВ, если придут к власти, тоже превратятся в хапуг?

— Разумеется. За редчайшим исключением. А эти исключения будут выдавлены из системы. Ибо революции вершат именем народа, но во имя личных интересов.

— Ну а что вы, собственно, предлагаете для того, чтобы пробить «слезонепробиваемые жилеты» бюрократов?

— Как это ни банально звучит — надо отладить систему ответственности: превысил — понизили, украл — сел и так далее. И конечно, пора разобраться с кадрами. «Перекопское братство» нынешних руководителей ведет страну к катастрофе. С этим надо заканчивать. Если человек явно не тянет, если после его руководства сыплются плотины и рушатся заводы, почему он несменяем? Как можно быстрее надо начать оздоровление государственного аппарата. Это одна и та же колода карт — лоснящаяся от жира. Кого еще должны изнасиловать бутылкой, чтобы у нас сменился руководящий состав МВД? Кому еще на голову должен упасть спутник, чтобы поменять ситуацию в Роскосмосе? А председатель Верховного суда Лебедев, сидящий на своем месте с восемьдесят девятого года, это что-то вроде забытого, но весьма преуспевшего упитанного Фирса. Даже при советской власти, при застое, такого застоя кадров не было. Это какой-то общегосударственный простатит, прости господи! Где свежие лица? Куда делись те, что выросли и получили государственный опыт за минувшие двадцать лет? Растворились?

— А может быть, их просто выжили?

— Кого-то выжили, кто-то понял: если ты прежде думаешь о Родине, ты — белая ворона. Понял и полетел…

— Но то, что вы предлагаете, — это из области теории… Вы хотя бы на страницах своих произведений можете победить наших бюрократов, их коррупцию? Чтобы ваш герой-коррупционер расплакался, что ли, что он такой гад, раскаялся.

— У меня, например, бюрократ раскаялся.

— Но ведь только в третьей части!

— Раскаялся и построил храм на территории, оттяпанной у стариков.

— Он сначала оттяпал, а потом раскаялся? Если серьезно говорить, что должно государство сделать, чтобы они, раскаявшись, вернули награбленное? Вы же писатель, вы раскайте их по-настоящему!

— Раскаяние — это внутренние усилия души. Я знаю людей, которые перед смертью очень жалели о том, что они творили в девяностые годы, сколачивая первичный капитал буквально на крови… В Царствии Божьем с «брегетом» не ходят. Должна быть неотвратимость наказания. Вы вспомните «Всю королевскую рать» Уоррена, великий роман! Там судья один раз в жизни вынес нечестный приговор и обеспечил себя на всю жизнь. И это так его изнутри жгло, что он застрелился, когда все всплыло. Он просто не мог дальше жить.