Юрий Поляков - Созидательный реванш. Сборник интервью

— Во-первых, сейчас с большим успехом во МХАТе имени Горького идет инсценировка моего романа «Грибной царь». Скоро покажут по телевизору шестисерийный фильм, тоже по «Грибному царю», там в главной роли Александр Галибин. Очень хороший, на мой взгляд, фильм, интересный. Советую! Кроме того, запустился в производство четырехсерийный фильм по моей повести «Апофегей», которую в свое время называли и культовой, и знаковой, как хотите. Ставить его будет Станислав Митин. Он двадцать лет терпеливо этого ждал. А еще я хочу написать историческую повесть (только не падайте) из жизни Сталина.

— Она будет в духе «Гипсового трубача»?

— Думаю, нет. В том, что мы знаем о времени Сталина из художественной литературы, правды не больше, чем в фильмах про ковбоев. «Дети Арбата» — это всего лишь «Кортик» наоборот. Очень хочется поспорить…

В ближайшие дни на прилавках магазинов появится долгожданное окончание романа «Гипсовый трубач», первая часть которого увидела свет в 2008 году, а вторая — в 2009-м. Роман читателям понравился, разошелся на цитаты и огромным тиражом, но объявленный выпуск заключительной части все откладывался и откладывался.

— «Почему?» — спрашиваем автора в лоб.

— Потому что завязать роман гораздо легче, чем развязать. Это характерно не только для любовных отношений, но и для литературы. Роман вышел огромный — полторы тысячи страниц, десятки героев… Писал я его без малого десять лет. Немного запутался. А ведь в финале надо завершить, свести все сюжетные линии: я же профессионал, а не букеровский любитель… Сырой текст из рук выпускать не приучен. Правда, в конце мне было уже стыдно перед читателями. Про то, когда выйдет последняя часть, спрашивали везде — на улице, в театре, в самолете, на пляже… Два случая мне особенно запомнились. Собираю в лесу грибы, сталкиваюсь с грибником, обсуждаем виды на второй выброс опят, вдруг он присматривается ко мне и спрашивает с обидой: «Что ж вы третью часть-то пообещали и не пишете. Я в магазине спрашивать замучился!» Вторая ситуация такая: правительственный прием, вдруг ко мне подходит, звеня наградами, военный комендант Кремля и говорит строго: «У меня к вам вопрос!» «Ну, думаю, что-то не то в „Литературке“ напечатали, ляп какой-нибудь — надо теперь оправдываться…» А генерал спрашивает: «Когда третья часть?!» Ну вот я и выполнил свой долг перед читателями… Простите, но хорошо быстро не бывает и в любви, и в литературе…

— Ну то, что читатели вас любят, это известно. А почему вас так не любит критика?

— Критики любят ручных писателей, а я дикий…

В начале лета принято подводить итоги сезона. Свою оценку современному положению дел в стране, искусстве и на телеэкране выносит ведущий аналитической телепрограммы «Контекст» и главный редактор «Литературной газеты» Юрий Поляков.

— Как, на ваш взгляд, меняются телевизионный продукт и его аудитория?

— Сейчас наше общество можно поделить на три категории. Первые запали на развлекательное ТВ, как на наркотик. Вторые — это большая часть населения — вынуждены смотреть, потому что у них нет другого источника информации. Если в деревне антенна принимает один канал, то там Эрнст — царь и бог, что он покажет, то и будут смотреть. Но есть еще третья категория — те, кто не принимает телевидение ни в каком виде. Среди них очень разные люди: и верующие, которые его не смотрят по религиозным убеждениям, и новое выросшее поколение, которое всю информацию получает в Интернете.

— Сейчас вы ведущий передачи «Контекст», а в середине девяностых годов у вас была программа «Стихоборье»…

— «Стихоборье» было последней поэтической телепередачей. Я много лет бился за возрождение программы, обращался на самые разные каналы. В результате меня услышали на «Культуре» и сделали проект, во многом напоминающий «Стихоборье», — «Вслух. Поэзия сегодня», который ведет Александр Гаврилов, свой человек в постмодернистско-букеровской тусовке. Я считаю, это неправильно: в поэтической программе должны быть представлены самые разные направления и жанры, без перекоса в сторону концептуальной поэзии.

Что касается информационно-аналитической программы «Контекст», у нее есть недостаток, который изначально заложен в формате. «Контекст» идет всего тридцать девять минут. Если для информации это вполне нормально, то для аналитики, для дискуссий категорически мало. У меня в одном выпуске появляются три пары гостей, пока звучат все подводки-прощалки, время проходит. Какая там серьезная аналитика? Хорошо, если гостям удается как-то обозначить свое мнение.

— Если бы у вас была возможность создать на телевидении передачу по своему вкусу, какой бы она была?

— Я бы сделал программу под условным названием «Архаисты и новаторы». Ее участники подбирались бы так, чтобы один был носителем авангардной культуры, другой — консервативной. В каждом выпуске появлялись бы новые актеры, художники, писатели из двух разных лагерей. Сейчас, если мне удается пригласить в «Контекст» представителей двух сторон, получаются очень любопытные споры. В искусстве важен баланс между новаторством и консерватизмом. Если консерватизм усиливается — искусство начинает плесневеть, если доминирует авангард — оно теряет свою гуманитарную сущность и улетает в пародийную сферу экспериментов. Найти этот баланс — для нас сейчас самая важная, острая задача. Мой опыт подсказывает, что в интеллектуальном споре консерваторы всегда на голову сильнее и доказательнее новаторов. Но сейчас в нашем искусстве экспериментально-либеральная группа обладает слишком большой властью и очень мощной поддержкой. Авангардисты боятся таких программ, ведь в дискуссиях их тщета сразу становится видна. Я несколько раз сталкивался в ток-шоу с тем же Маратом Гельманом. Это такой детский сад! Сначала он говорит, что советское искусство — это полная прореха в истории человечества. А потом у него спрашивают «А как же прекрасный драматург Александр Гельман, он же про парткомы писал?» И Марат отвечает: «Так это совсем другое». Это не подход к искусству, это семейное предприятие, предпринимательство чистой воды. Было модно писать про парткомы — пишем про парткомы, стало модно колоть иконы в Центре Сахарова — будем колоть на лучины иконы…

Постмодернизм не стал у нас общенациональным явлением именно потому, что в нем нет любви — хоть к женщине, хоть к родине, хоть к профессии. Иногда читаешь роман какого-нибудь русского постмодерниста и видно: автор понимает, что в тексте должны быть любовные отношения, и через силу дает вялую интрижку без начала и конца. Типа «подавитесь своей любовью, а я займусь своим постмодернистским делом, пересмешничаньем без начала и конца».