Юрий Поляков - Созидательный реванш. Сборник интервью

Это особенность нашей либеральной творческой интеллигенции. Она очень не любит государство, но очень любит получать от него дармовые поездки. Как с помидорами. Ты помидоры любишь? Есть люблю, а так нет. Государство любишь? Использовать да, а так не люблю.

— Недавно вы встречались с премьер-министром Владимиром Путиным. Насколько я знаю, вы заговорили о поддержке толстых журналов?

— Я подробно отписался, как было на самом деле. Я говорил о необходимости принятия закона о деятельности творческих союзов. Он необходим всем. О толстых журналах стал говорить Валентин Распутин. Я поддержал его идею. Путин спросил: а какая может быть форма? Я говорю: в России сто тысяч библиотек, даже если половина их подпишется на толстые журналы, это сразу же изменит ситуацию. Надо сказать, что Путин среагировал очень интересно. Он спросил: а вы уверены, что контент этих журналов будет соответствовать повышенному тиражу? И попал в самый нерв. Потому что издавать тот междусобойчик, который делают то же «Знамя», тот же «Новый мир», тот же «Октябрь», тиражом пять тысяч экземпляров — это нормально. Ребята развлекаются, приватизировали журналы, сделали своей собственностью, стригут купоны, печатают друзей и подружек. Но издавать этот междусобойчик тиражом 20–30 тысяч экземпляров? Да на хрен он нужен в каждой районной библиотеке!

Когда вышла первая часть «Гипсового трубача», один мой приятель, который пишет для журнала «Знамя» рецензии, спросил: можно ли написать про эту книгу. То, что ему ответили, даже меня поразило. Они могли сказать, что Поляков — это скверный писатель, или он нам не подходит по идейно-стилистическим взглядам, или просто мы не любим его за то, что он черт-те что, как они считают, сделал с «Литгазетой». На самом деле они ответили: такого писателя как Поляков для нашего журнала не существует. Как так? Для толстого литературного журнала должны существовать все!

И вот эти журналы, для одного из которых не существует Полякова, для другого — Распутина, для третьих — Битова и так далее, пойдут стотысячными тиражами! Какой в этом смысл?

— Но вопрос о поддержке толстых журналов решен положительно?

— Разумеется. Те сомнения, которые я высказываю сейчас, я не высказывал там. Во мне сработала цеховая солидарность. Как бы я ни относился к деятельности Барметовой, Василевского, Чупринина на постах главных редакторов, мне дороги интересы цеха. Потому что толстые журналы — это уникальное явление нашей культуры, они не должны погибнуть оттого, что в какое-то время их возглавили ненадлежащие люди. Им будет поддержка, но уверяю вас, это не решит все вопросы. Речь идет всего лишь об определенном количестве гарантированной подписки.

— Интересно, что эти издания живут за счет раскрученных в советское время брендов. Представьте, что завтра Чупринин переименует журнал «Знамя» — назовет его… ну хотя бы «Флаг» или «Стяг». Что произойдет? Через полгода журнал лишится последних подписчиков. Ведь не Чупринин раскрутил бренд «Знамя»…

— Конечно, он его закрутил. С помощью Натальи Ивановой.

— Мне кажется, сейчас идет спекуляция брендами, и многие издания сохраняют влияние только по инерции.

— Абсолютно верно, и Путин это сразу почувствовал, поставив вопрос о контенте. То, что сегодня представлено в толстых журналах, не нужно широкому читателю. Им придется отказываться от компанейско-кастовой организации, от абсолютно внеэстетического подхода к текстам. Им придется расширять эстетико-мировоззренческий диапазон, в том числе за счет работающей редколлегии.

Советский толстый журнал был серьезнейшим экспертным предприятием. Да, там была идеологическая ограниченность, заданность, но в этих рамках печаталась, как правило, добротная, пусть и средняя литература. Полного отстоя не было! А во флагманах, таких как «Новый мир», почти в каждом номере выходила хотя бы одна выдающаяся вещь, которая осталась. Сейчас этого нет.

Нелепо когда завод, который строился три пятилетки, достался какому-то проходимцу с мешком ваучеров. Но еще нелепей, когда журналы, на которые работало все литературное сообщество, тратило свои ресурсы государство и в которые закачивало творческую энергию не одно поколение писателей, стали собственностью людей малоизвестных и ничего собой не представляющих ни в литературе, ни в общественной мысли. Это странно и обидно. Я бы еще понял, если бы они, став акционерными обществами, расцвели. Но они стали акционерными обществами и увяли. Вот в чем проблема.

— А для «Литгазеты» разве существуют все писатели?

— Она к этому стремится. Когда в две тысячи первом году я пришел сюда, здесь был либеральный заповедник, куда писатели-почвенники близко не подпускались. Когда в 1993 году я написал статью «Оппозиция умерла, да здравствует оппозиция!», «Литгазета» меня перестала печатать. Но газета не должна обслуживать один лагерь. В результате тираж упал катастрофически. И акционеры пригласили меня, поскольку нужно было взять человека с другими взглядами.

Мне пришлось восстанавливать полифоничность. Но когда я стал подтягивать традиционалистов, почвенников, взбрыкнули либералы, дескать, мы не хотим быть с ними на одной полосе. Это было очень трудно — одних вернуть, а других не отпустить. Моя позиция: у нас никогда присутствие писателя не будет определяться его взглядами, но только его значением. Если есть такой писатель, значит, он будет на страницах газеты. Другое дело, в каком контексте. У газеты есть своя эстетическая и мировоззренческая позиция, и мы оставляем за собой право оценивать. Назовите любого автора, и я вам скажу, когда и в каком качестве он у нас присутствовал.

— Кстати, а зачем вы стали печатать свой новый роман «Гипсовый трубач, или Конец фильма» по частям?

— Это эксперимент. Я никогда так не поступал, но оказалось, что это эффективный прием.

— И в чем эффективность?

— Дело в том, что этот роман у меня вчерне написан. Но я каждую вещь подолгу отделываю. Потом за это мне воздается. Мои романы без конца переиздаются. «Козленок в молоке» недавно тридцатым изданием вышел. Написав «Гипсового трубача» вчерне, я стал его отделывать, и когда возник разговор с издателями, у меня была отделана только первая часть. Они меня торопили. Говорили: давай издадим кусок. Я сначала отказался. Но, придя домой, вспомнил, что были литературные прецеденты в девятнадцатом и двадцатом веках, когда знаменитые романы писались и издавались частями. Масса примеров. Почему бы не попробовать?

К тому же роман «Замыслил я побег» печатался в четырех номерах журнала «Москва», «Грибной царь» — в трех номерах «Нашего современника». Там же читатель не умирает оттого, что ждет продолжения целый месяц.