Фил Найт - Продавец обуви

Речь шла о чем-то более существенном, нежели о старых философских разногласиях по поводу роста. «Показатели «Блю Риббон» приближались к шестистам тысячам долларов в продажах, и в тот день я отправился просить кредит в размере 1,2 миллиона долларов — цифра, имевшая символическое значение для Уоллеса. Впервые я преодолевал планку в миллион долларов. В его представлении это было схоже с рекордным показателем в беге на милю быстрее, чем за четыре минуты. Очень немногие могли преодолеть такой барьер. Ему все это надоело, сказал он, устал он и от меня. В энный раз он объяснил, что жил на остатках денежных средств, и в энный раз я исключительно вежливо предположил, что если мои продажи и доходы продолжают расти и увеличиваться, то Уоллес должен быть счастлив иметь мою компанию в числе своих клиентов.

Уоллес постучал своей авторучкой по столу. Размер моего кредита достиг максимума, сказал он. Официально, безвозвратно, безотлагательно. Он больше не будет давать «добро» ни на один цент, пока я не положу наличность на свой счет и не оставлю ее там.

Между тем, продолжал он, в дальнейшем он будет назначать мне для соблюдения строгие квоты на объемы продаж. Нарушите срок действия квоты, сказал он, хотя бы на сутки, и… тогда… Он не закончил фразу. Голос его затих, и мне было предоставлено право заполнить воцарившуюся тишину наихудшим сценарием. Я повернулся к Уайту, который лишь взглядом изобразил вопрос: « Ну, что я могу поделать, приятель? »

Через несколько дней Вуделл показал мне телекс от «Оницуки». Большая весенняя партия была готова к отправке, и они хотели получить двадцать тысяч долларов. Отлично, сказали мы. Хоть раз они отправляют обувь вовремя.

Лишь одна закавыка. У нас не было двадцати тысяч долларов. И было ясно, что я не мог обратиться к Уоллесу. Я не мог попросить Уоллеса даже пятерку разменять.

Поэтому я отправил телекс в «Оницуку» и любезно попросил задержать отправку кроссовок до тех пор, пока мы не получим дополнительного дохода от продаж. «Прошу вас не думать, что у нас финансовые проблемы», — написал я. Само по себе это не было ложью. Как я говорил Бауэрману, мы не были банкротами, у нас просто не было наличности. Много активов, но без наличных денег. Нам просто требовалось больше времени. Теперь настал мой черед просить: еще немного, всего несколько дней .

Ожидая ответа от «Оницуки», я понимал, что существовал лишь один способ раз и навсегда решить эту проблему, связанную с движением денежной наличности. Небольшое публичное размещение акций. Если бы нам удалось продать 30 процентов «Блю Риббон» по два доллара за акцию, мы смогли бы в одночасье собрать триста тысяч долларов.

Выбор времени для такого публичного размещения казался идеальным. В 1970 году появились первые фирмы венчурного капитала. Вся концепция венчурного капитала изобреталась прямо на наших глазах, хотя представление о том, что могло считаться стоящей инвестицией для венчурных капиталистов, было весьма растяжимым. Большинство новых венчурных компаний обосновалось в Северной Калифорнии, поэтому их в основном привлекали высокотехнологичные компании и компании по производству электроники. Силиконовая долина, почти эксклюзивно. Поскольку у большинства этих компаний были футуристически звучащие названия, я создал в интересах «Блю Риббон» холдинговую компанию в целях привлечения инвесторов, влюбленных в высокие технологии: « Спортс-Тек Инк».

Мы с Вуделлем разослали листовки с рекламой публичного размещения наших акций, после чего сели в ожидании оживленной реакции.

Тишина.

Прошел месяц.

Глухое молчание.

Никто не звонил. Ни одна душа.

Вообще-то почти ни одна душа. Мы все-таки умудрились продать триста акций по доллару штука. Вуделлю и его матери.

В конце концов мы отозвали предложение. Это было унизительно. Вслед за этим я много раз горячо спорил сам с собой. Я обвинял неустойчивую экономику. Я обвинял войну во Вьетнаме. Но в первую очередь я винил себя. Я переоценил «Блю Риббон». Я переоценил работу всей своей жизни. Много раз, сидя за первой утренней чашкой кофе или ночью, пытаясь заснуть, говорил я себе: может, я дурак? Может, вся эта затея с кроссовками — мартышкин труд? Возможно, думал я.

Возможно.

Я наскреб двадцать тысяч долларов с нашей дебиторской задолженности, погасил кредит и получил заказанные кроссовки от «Оницуки». Еще один вздох облегчения. Вслед за которым ощутил комок в груди. Что мне делать в следующий раз? А дальше?

Мне нужны были наличные. То лето выдалось необычно теплым. Дни, расслабляющие, вызывающие томление, залитые золотистыми лучами солнечного света, чистое голубое небо, этот мир — настоящий рай. Все это, казалось, издевается надо мной и моим настроением. Если 1967 год был Летом Любви, то 1970 год был Летом Ликвидности, а у меня ее не было. Бо́льшую часть времени я ежедневно проводил, думая о платежеспособности, говоря о платежеспособности, глядя на небеса и моля Бога о ликвидности. Все царство за ликвидность. Это слово звучало еще противнее, чем «собственные средства».

В конце концов я сделал то, что не хотел делать, что поклялся никогда не делать. Я попытался занять у любого, до кого я мог докричаться. До друзей, членов семьи, случайных знакомых. Я даже пошел с протянутой рукой к бывшим товарищам по команде, к ребятам, с которыми бок о бок потел, тренировался и участвовал в забегах. Включая моего бывшего архисоперника Джима Греля.

Я слышал, что Грель унаследовал целое состояние от бабушки. Помимо всего прочего, он участвовал во всевозможных прибыльных коммерческих предприятиях. Он работал торговым агентом для двух сетей продовольственных магазинов, одновременно занимаясь на стороне продажей шапочек и мантий для выпускников, и оба занятия, если верить молве, приносили доход. Кроме того, кто-то рассказывал, что он владел большим участком земли в районе Лейк Арроухед и жил там в хаотично построенном доме. Парень был рожден, чтобы побеждать (он даже бегал на соревнованиях, за год до того, как стать лучшим в мире).

В то лето в Портленде проходил шоссейный забег для всех желающих, и мы с Пенни пригласили после него группу участников к себе домой на коктейль. Я постарался пригласить в числе других и Греля, а затем дождался удобного момента. Когда все удобно расположились, после пары пива для поднятия настроения я попросил Греля переговорить с глазу на глаз. Я провел его к себе в кабинет и изложил суть кратко и понятно. Новая компания, проблемы с движением денежной наличности, значительный потенциал роста и все такое прочее. Он был снисходителен, вежлив и приятно улыбался: «Мне это просто неинтересно, Бак».

Не зная, куда еще обратиться, не имея каких-либо других вариантов, я сидел в один из таких дней за своим письменным столом, уставившись в окно. Постучал Вуделл. Он въехал на своем кресле-коляске в комнату и закрыл за собой дверь. Сказал, что он с родителями хочет одолжить мне пять тысяч долларов и что в качестве моего ответа они не потерпят отказа. Они также и слышать не хотят о начислении процента на эту сумму. Более того, они даже не хотят как-то формализовать передачу денег взаймы, оформляя какие-то бумаги. Сам он собирается вылететь в Лос-Анджелес, чтобы увидеться с Борком, а в то время, пока он будет в отъезде, я должен, сказал он, поехать к нему домой и получить чек от его родителей.