Фил Найт - Продавец обуви

Мы уже хорошо понимали, что рекламные контракты со спортсменами имеют важное значение. Если мы собирались конкурировать с «Адидасом», не говоря уже о «Пуме», «Гола», «Диадоре», «Хед», «Вильсоне», «Сполдинге», «Карху», «Итоник», «Нью Бэланс» и всеми другими брендами, появлявшимися как грибы после дождя в 1970-е годы, — нам нужны будут ведущие атлеты, которые будут носить и нахваливать наш бренд. Но у нас по-прежнему не было денег, чтобы платить ведущим атлетам (денег у нас было даже меньше, чем когда-либо). Не имели мы малейшего представления и о том, как найти к ним подход, убедить их в том, что наши кроссовки хорошие, и что вскоре они станут еще лучше, и что нас следует поддержать рекламой, согласившись подписать контракт со скидкой. Вот перед нами был ведущий атлет , уже обутый в кроссовки «Найк» и побеждающий в них. Насколько будет трудным делом оформить с ним спонсорский контракт?

Я нашел телефонный номер агента Настасе. Позвонил и предложил сделку. Сказал, что заплачу 5000 долларов — я чуть не подавился, продолжив, — если его парень будет носить наши кроссовки. Он назвал встречную сумму — 15 000 долларов. Как же я ненавидел переговоры.

Мы сошлись на 10 000 долларов. Я чувствовал себя так, будто меня ограбили.

В те выходные, сказал агент, Настасе играл в турнире в Омахе. Он предложил мне вылететь туда с контрактом.

Я встретился с «Насти» и его женой, Доминик, ошеломляюще выглядевшей женщиной, в пятницу вечером в стейк-хаусе, в центре Омахи. После того как я получил его подпись под контрактом, после того как я упрятал документы в свой портфель, мы заказали ужин, чтобы отметить сделку. Бутылку вина, еще одну. В какой-то момент, по какой-то причине я стал говорить с ним с румынским акцентом, и по какой-то причине «Насти» стал звать меня «Насти», и по совершенно неизвестной для меня причине его супруга — супермодель начала строить всем вокруг, включая меня, шаловливые глазки, и к концу вечера, когда я, спотыкаясь, добрался до своего номера, я чувствовал себя теннисным чемпионом, магнатом и творцом королей. Я лежал в постели и смотрел на контракт. «Десять тысяч долларов», — произнес я вслух. Десять. Тысяч. Долларов.

Это было целое состояние. Но у «Найка» теперь был свой рекламный агент — спортивная знаменитость первой величины. Я прикрыл глаза, чтобы комната перестала вращаться вокруг меня. Затем я вновь открыл их, потому что не хотел, чтобы комната перестала вращаться. На-ка, Китами, проглоти это, сказал я, обращаясь к потолку и ко всем жителям Омахи. Ну-ка, получи !

В те далекие времена историческое футбольное соперничество между командой «Дакс» моего родного Орегонского университета и внушавшей ужас командой «Биверс» Орегонского государственного носило в лучшем случае однобокий характер. Мои «Дакс» обычно проигрывали. И обычно проигрывали с огромным счетом. И часто крупно проигрывали на линии схватки. К примеру, в 1957 году, когда обе команды дрались за корону Конференции, орегонец Джим Шэнли выходил на победный тачдаун, когда он вдруг потерял мяч, который покинул поле в очковой зоне орегонской команды на одноярдовой отметке. Орегон проиграл 10:7.

В 1972 году мои «Дакс» проиграли команде «Биверс» восемь раз подряд, погружая меня восемь раз в подавленное состояние. Но теперь, в этот год, когда все идет шиворот навыворот, мои «Дакс» будут обуты в «Найк». Холлистер убедил главного тренера команды Орегонского университета Дика Энрайта надеть наши новые кроссовки с вафельной подошвой перед Большой игрой — настоящей Гражданской войной.

Местом поединка был выбран Корваллис. Моросящий дождь зарядил с утра, а к началу игры пошел стеной. Мы с Пенни стояли на трибунах, дрожа от холода в насквозь промокших пончо, стараясь разглядеть за струями дождя летящий от начального кик-оффа мяч. После первой схватки вокруг мяча дородный орегонец — квотербек, снайпер по имени Дэн Фоутс передал мяч Донни Рейнольдсу, который сделал «вынос» сразу… к зачетной зоне . «Дакс» — 7, «Найк» — 7, «Биверс» — 0.

Фоутс, завершая блестящую университетскую карьеру, в тот вечер сводил всех с ума. Он сделал пас на 300 ярдов, включая шестидесятиярдовый убойный тачдауд, когда продвинутый с его помощью мяч приземлился как перышко в руках его ресивера. Вскоре начался разгром противника. При последнем розыгрыше мои «Дакс» вели, опережая «грызунов с торчащими зубами» (кличка, данная команде «Биверс» — «Бобры». — Прим. пер .), со счетом 30:3. Я всегда называл нашу университетскую команду моими «Дакс» («Утками». — Прим. пер .), но теперь-то они действительно были моими. Они были в моих кроссовках. Каждый шаг, который они делали, каждый проход с мячом был частично моим. Одно дело, когда ты наблюдаешь за спортивным соревнованием и представляешь себя на месте игроков, в их шкуре, в их бутсах, в их кроссовках. Так поступает каждый болельщик. Другое дело, когда спортсмены в буквальном смысле выступают в кроссовках, сделанных тобой.

Я смеялся, пока мы шли к машине. Я смеялся, как маньяк. Всю дорогу до Портленда я смеялся без остановки. Вот как , повторял я Пенни снова и снова, и должен завершиться 1972 год. Победой. Любая победа имела бы целительный эффект, но такая, о Бог ты мой, — такая…

Как и его тренер, Пре после Олимпиады 1972 года был просто сам не свой. Его преследовали и выводили из себя мысли о террористических нападениях. И о своем выступлении на соревнованиях. Он чувствовал, что всех подвел. Он пришел четвертым.

Не стыдно быть четвертым среди лучших в мире на своей дистанции, сказали мы ему. Но Пре знал, что он способен на большее. И он знал также, что мог бы показать более высокий результат, если бы не был таким упрямым. Он не проявил ни терпения, ни расчетливости. Он мог бы зацепиться за тем, кто бежал первым, пристроиться у него в кильватере и вырвать серебро. Но такая тактика пошла бы в разрез с заповедями религии Пре. Поэтому он, как всегда, бежал изо всех сил, ничего не оставляя про запас, и на последних ста ярдах он выдохся. Что еще хуже — тот, кого он считал своим архисоперником, Лассе Вирен из Финляндии, вновь завоевал золото.

Мы пытались поднять Пре настроение. Мы убеждали его в том, что Орегон по-прежнему любит его. Городские власти в Юджине даже собирались назвать в его честь улицу. «Класс, — сказал Пре, — и как они собираются ее назвать — Четвертой стрит?» Он закрылся в своем металлическом трейлере на берегу Уилламетт и несколько недель не выходил из него.

Со временем, вдоволь нашагавшись из угла в угол, наигравшись со своим щенком — немецкой овчаркой Лобо и проглотив немереное количество холодного пива, Пре вышел на свет. Однажды я услышал, что он опять появился в окрестностях города, пробегая на рассвете свои ежедневные десять миль вместе с Лобо, трусящим за ним следом.