Фил Найт - Продавец обуви

Он застонал. Разумеется. Это вновь была Санта-Моника. Однако медленно, агонизируя, он пришел в себя. Как и Вуделл.

Где-то ближе к концу 1972 года оба обменялись ключами от своих домов, а в начале 1973-го поменялись местами. Вот вам и командная игра! Это было огромной жертвой с их стороны, я был им глубоко благодарен. Но, оставаясь верен своему образу и традиции «Блю Риббон», благодарности я не выразил. Я не произнес ни слова благодарности или похвалы. Более того, в нескольких служебных записках я обмолвился о перестановке как об «операции «Рокировка манекенов».

Поздней осенью 1973 года я провел вторую встречу с нашими недавними инвесторами, облигационерами. Во время нашей первой встречи они полюбили меня. А как иначе? Продажи бурно росли, знаменитые атлеты рекламировали нашу обувь. Разумеется, мы потеряли «Оницуку» и впереди у нас маячила судебная тяжба, но курс у нас был верный.

На этот раз, однако, я был обязан проинформировать инвесторов, что спустя год после запуска в производство «Найка» впервые в истории «Блю Риббон»… мы потеряли деньги.

Встреча состоялась в гостинице «Вэлли Ривер Инн» в Юджине. Присутствовали тридцать мужчин и женщин, которые набились в конференц-зал, в котором во главе длинного стола сидел я. На мне был темный костюм, и я пытался напустить на себя уверенный вид, выкладывая плохие новости. Я выступил перед ними с такой же речью, с которой я обращался к сотрудникам «Блю Риббон» год назад.

Мы указали им как раз на то место, где они и должны быть . Но эта группа не покупалась на проповеди о бодрости духа. Среди них были вдовы и вдовцы, отставники и пенсионеры. Кроме того, год назад я был в окружении Джакуа и Бауэрмана; на этот раз они оба были заняты.

Я оказался один.

Спустя полчаса моего доклада перед тридцатью испуганными лицами, сверлившими меня взглядами, я предложил сделать перерыв на обед. В прошлом году перед обедом я раздавал копии финансового отчета «Блю Риббон». В этом году я решил повременить и вручить отчет после обеда. Это не помогло. Даже на полный желудок с шоколадным печеньем цифры выглядели плохо. Несмотря на объем продаж в размере 3,2 миллиона долларов, наш чистый убыток составил 57 000 долларов.

Разбившись на несколько кластеров, инвесторы стали совещаться между собой, пока я пытался обращаться ко всем присутствующим. Они указывали на эту тревожную цифру — 57 000 долларов, повторяя ее снова и снова. В какой-то момент я упомянул имя Энн Керис, молодой бегуньи, чье фото только что появилось на обложке « Спортс иллюстрейтед ». Она была одета в кроссовки «Найк». Мы прорываемся, люди ! Никому не было до этого дела. Их волновал лишь сухой остаток. Причем даже не вообще наш сухой остаток, а их собственный .

Я подошел к концу своей презентации. Спросил, есть ли у кого вопросы. Вверх взметнулись тридцать рук. «Я очень разочарован услышанным», — сказал один пожилой человек, поднимаясь с кресла. «Есть ли еще вопросы?» Вверх поднялись двадцать девять рук. Еще один человек выкрикнул: «Я расстроен ».

Я сказал, что сочувствую. Мое сочувствие лишь подогрело их раздражение. И они имели на это полное право. Они отнеслись к Бауэрману и ко мне с доверием, и мы их подвели. Мы никогда не могли предвидеть предательства со стороны «Тайгера», но этим людям было больно, я видел по их лицам, и я должен был взять ответственность на себя. Исправить положение. Я решил, что было бы справедливо предложить им концессию.

Их облигации имели конверсионный коэффициент, который ежегодно увеличивался. В течение первого года коэффициент конвертации равнялся 1 доллару за акцию, на второй год — 1 доллару 50 центам и так далее. В свете прозвучавших плохих новостей я сообщил им, что сохраню конверсионное соотношение неизменным в течение полных пяти лет, в течение которых они будут оставаться владельцами своих облигаций.

Их это умиротворило, слегка. Но покидал я Юджин в тот день, зная, что их мнение обо мне и о «Найке» никудышное. Уезжая, я также думал, что никогда-никогда не сделаю свою компанию акционерной. Если тридцать человек смогли вызвать такую изжогу, то я представить себе не мог, как быть подотчетным тысячам акционеров.

Нам было лучше получать финансирование через «Ниссо» и наш банк.

То есть если было что финансировать. Как мы и боялись, «Оницука» подал против нас иск в Японии. Теперь нам надо было быстро подать иск против них в Соединенных Штатах за нарушение условий контракта и незаконное использование торговой марки.

Я передал ведение дела в руки своего кузена Хаузера. Особой дилеммы в этом не было. Разумеется, здесь сыграл фактор доверия. Кровного родства и тому подобное. Хотя он был всего на два года старше меня, кузен Хаузер казался гораздо более зрелым. Он держал себя с поразительной уверенностью. В особенности перед судьей и присяжными. Его отец был торговцем, причем хорошим, и кузен Хаузер научился у него, как подать своего клиента наилучшим образом.

Вдобавок он еще был цепким конкурентом. Когда мы были детьми, кузен Хаузер, бывало, играл со мной в бадминтон на участке за его домом — это были безжалостные, марафонские партии. Однажды летом мы провели ровно 116 встреч. Почему 116? Потому что кузен Хаузер разгромил меня 115 раз подряд. Я отказался уходить, пока не одержу победу. И он без труда понял мою позицию.

Однако главная причина, почему я остановил свой выбор на кузене Хаузере, заключалась в отсутствии у меня средств. У меня не было денег на оплату юридических услуг, и кузен Хаузер убедил свою фирму в том, чтобы заняться моим делом «по результату», с условной оплатой.

Почти весь 1973 год пришлось провести в конторе кузена Хаузера, читая документы, роясь в служебных записках, чувствуя, как тебя передергивает от собственных слов и действий. На мою служебную записку о найме шпиона, предупредил кузен Хаузер, суд наверняка взглянет косо. А то, как я «позаимствовал» папку с бумагами из портфеля Китами? Сможет ли судья охарактеризовать это иначе, чем кражей? Вспомнился генерал Макартур. Вас запоминают по тем правилам, которые вы нарушили .

Я подумывал о том, чтобы спрятать эти болезненные факты от суда. В конечном счете, однако, оставалось лишь одно. Играть в открытую. Это было умно, правильно. Я просто надеялся, что суд увидит в хищении папки у Китами нечто вроде самозащиты.

Когда я не был с кузеном Хаузером, изучая документы дела, я сам становился предметом изучения. Другими словами, давал свидетельские показания под присягой. Несмотря на мое убеждение в том, что бизнес — это война без пуль, я никогда не мог себе представить в полном объеме ярость схватки в зале до тех пор, пока не оказался за столом в окружении пяти юристов. Они испробовали все средства для того, чтобы принудить меня признать, что я нарушил условия контракта с «Оницукой». Они прибегали к каверзным вопросам, враждебным вопросам, чокнутым вопросам, провокационным вопросам. Когда вопросы не срабатывали, они передергивали мои ответы. Дача свидетельских показаний всегда требует напряжения, но для стеснительного человека она становится тяжким испытанием. После травли, попыток поймать меня на крючок, после унижения и издевательства, к концу моих показаний под присягой от меня осталась одна внешняя оболочка без внутреннего содержания. Мое состояние усугублялось догадкой, что я не слишком хорошо справился со своей задачей, — и эту догадку нехотя подтвердил кузен Хаузер.