Работа

Деньги и частная собственность не являются единственным, что можно унаследовать. Богатые семьи передают социальные навыки и связи, разговорные акценты и вокабуляры, влиятельные фамилии, формат взаимоотношений с институтами власти. Так, колледж, получающий существенные «взносы в фонд развития», с большой радостью примет ребёнка «посвящённого», сколь бы туп он не был. Как богатые белые дети могут наследовать все эти преимущества и привилегии, так афроамериканцы наследуют долгосрочные последствия рабовладельческого строя и расовой сегрегации, последствия террора против своих предков, разграбления родных стран и попыток борьбы за жизнь в расистском обществе. То же самое относится и к детям коренных американских народов и нелегальных иммигрантов: все они — эксплуатируемые и исключённые.

Поэтому неудивительно, что родители желают сделать всё, что в их силах, чтобы обеспечить будущее своих детей. Вопрос заключается в том, насколько рационально ради этих благих целей воспроизводить систему несправедливого распределения богатств. При передаче накоплений следующему поколению, богачи также передают опасности, связанные с тем, что другие могут захотеть их отнять. Они оставляют своим наследникам мир, где каждый вынужден участвовать в конкурентной борьбе или оказаться лицом к лицу с нищетой. Мир работы.

Оптимисты всегда обещали нам, что технологическое развитие объединит людей, положит конец распрям и нужде. Антуан де Сэнт–Экзюпери красиво описывал, как внедрение авиации сотрёт из памяти людей войны и вызовет к жизни общество любви и согласия. Совсем немного лет спустя самолёты применялись для массированных бомбардировок в Европе и уничтожения Хиросимы и Нагасаки.

Прогресс сам по себе не является панацеей. Капитализм как никакая другая общественная система приспособлен для того, чтобы подгонять инновационный процесс, но он всегда делает это в собственных интересах. Технологии отражают те общественные и экономические отношения, при которых они и появились на свет. Чем лучше технология — тем совершеннее она служит породившему её обществу.

В нашем распоряжении есть множество способов справиться с большей частью трудностей, которые стоят перед человечеством, но силы, веками формировавшие наше общество, мешают нам сделать это. Та же логика, которая побуждает фармакологические компании разрабатывать новые лекарства, не мотивирует их продавать препараты бедным. Вместо этого многие люди вынуждены сносить лишения и невзгоды только потому, что наши технологии используются крайне абсурдно. На данном этапе развития общества нам нужны не технологические инновации, а социальные перемены.

Рынок и государство управляют производством всех знаний, начиная с военных и корпоративных исследовательских программ и заканчивая академическими исследованиями. Научная деятельность как вещь в себе — вроде космической программы NASA – всегда имеет сокрытую в глубине тайную цель, вроде изучения новых видов оружия. И даже если работой напрямую управляют правительственные организации, процессы создания новых технологий вряд ли можно назвать «демократическими», хотя они, как правило, оказывают намного больше влияния на жизнь общества, чем всякая политика.

Те специалисты, которые возглавляют подобного рода разработки, совершенно не обязательно желают человечеству зла. В общем и целом, ими движет любопытство, желание применить свои таланты на деле, надежда помочь другим людям. Но единственный способ, каким они могут получить ресурсы для своих работ (и саму возможность их проводить), — это подчиниться структурам, преследующим корыстные интересы получения прибыли и власти. Пара лет сочинения заявок на гранты на научные исследования вылечат от идеализма кого угодно. Сколько на планете таких инженеров и программистов, жаждавших изменить жизни людей к лучшему, а в итоге оказавшихся в военных лабораториях?

Чтобы не ставить под удар схему организации научных исследований, учёных изолируют от результатов их работы. Первооткрывателей искусственного интеллекта не бомбят самолёты дроны, в отличие от жителей Пакистана. Когда научно–исследовательская деятельность отделена от её практического применения, этические соображения становятся лишней абстракцией. Учёные начинают относиться к поиску знаний, как к универсальному благу, которое стоит того, чтобы пожертвовать личным здоровьем отдельных живых существ. Не только в лабораториях, где проводят вивисекцию, но и в обществе в целом.

Иронично, что капиталистическая наука использует общие интеллектуальные знания, но производит частную собственность. Люди становятся умнее, когда обмениваются информацией и идеями. Сегодняшние корпорации борются за максимизацию сотрудничества и одновременно требуют для себя лично монополии на результаты. Идеальный корпоративный продукт должен проводиться бесплатной рабочей силой всей человеческой расы, а распоряжаться им должен один–единственный дистрибьютор. Значительная часть исследовательской работы в любом научном направлении происходит задолго до того, как легально признанный владелец патента выходит на сцену. Патенты и права на интеллектуальную собственность могут вознаградить того, кто первый заявит об открытии, но эти же механизмы препятствуют распространению информации и идей.

И действительно, одной из основных функций корпоративных исследований является патентование и замалчивание изобретений, которые могут нарушить работу существующих бизнес–моделей. Мелкие инвесторы не могут конкурировать в тех областях промышленности, где средства производства монополизированы несколькими корпорациями, несмотря на то, какие гениальные у них идеи в кармане. Существующая система вовсе не является самой эффективной для производства знаний. Она эффективна в вопросе превращения знаний в капитал.

Поэтому исследования на самом деле являются способом накопления капитала, а также особой формой капитала сами по себе. Более того, они помогают открыть новые формы, которые может принимать капитал. Корпорации могут уже патентовать генетически изменённые организмы и использование генетической информации. Наша собственная биология становится очередной удобной для эксплуатации средой. К услугам корпораций богатые, нетронутые ещё накоплением капитала пространства. В то время как практически всё остальное, что нас когда-то объединяло, приватизировали.

Изобрели бы мы семена–терминаторы и другие формы запланированного самоуничтожения, если бы не капиталистические императивы? Сосредоточили бы мы больше ресурсов на производстве технологий, вызывающих рак, чем на поиске способов его излечить? А если бы этих императивов не было, что бы ещё мы создали?