Лев Вершинин - Грозная Русь против «смердяковщины»

Подтверждая такое видение, на Рождество 1579 года папа римский прислал крулю Стефану специально освященные для похода «на Москву и дальше» меч, шлем и панцирь. Схожую позицию заняла и Империя: на Рейхстаге 1578 года был заслушан и утвержден доклад на эту тему пфальцграфа Георга Ханса (того самого, который взял под опеку Штадена и представил его кайзеру Рудольфу).

В итоге в пустой казне польского короля появились деньги, неподотчетные сейму, начался организованный набор ландскнехтов по всей Европе, от южной Германии до горной Шотландии, не говоря уж о венгерской пехоте. Вслух не говорилось, но подразумевалось, что «король-рыцарь» намерен покорить «Новый Свет». И плюс ко всему Риму удалось уладить крайне напряженные отношения Варшавы и Стокгольма: Юхан III, хотя и правил протестантской страной, лично симпатизировал католицизму (вплоть до возвращения в лоно) и не стал возражать против объединения сил в «Великой восточной программе».

Короче говоря, Иван, отмечая, что за Баторием стоит «вся Италия» (в смысле, вся католическая Европа), был прав. За счет наемников и наконец-то включившейся на полную катушку Польши силы Батория очень быстро выросли до (по ведомостям) 41 814 сабель и ружей. Швеция держала под флагом свыше 17 000 обстрелянных бойцов плюс лучший в тогдашней Европе военный флот. А Иван после двух десятилетий войны мог сосредоточить на Западном фронте не более 35 000 воинов, включая гарнизоны. И тем не менее знающие люди не рекомендовали окрыленному ветром успеха трансильванцу считать, что победа уже за голенищем. По информации польского хрониста, турецкий посол в Варшаве, известный в прошлом воин Мехмет-паша, советовал крулю исходить из того, что он «берет на себя трудное дело, ибо велика сила московитов, и, за исключением падишаха, нет на земле более могущественного государя». Не считал себя – при всем понимании момента – проигравшим заранее и царь. Уже в 1579-м, когда бились уже вовсю с перевесом в пользу Стефана, он сообщил послу, доставившему из Польше крайне хамскую «разметную» грамоту (официальное объявление войны), что « которые люди с такими грамотами ездят, и таких везде казнят: да мы, как есть государь христианский, твоей убогой крови не хотим ». Добавив, что, кто хочет войны, тот ее получит.

Первый удар Батория был тяжек. Начав внезапно, во время перемирия, он за 1577 год взял несколько ключевых крепостей, включая Венден, одержал несколько полевых побед, а в 1578-м захватил и Полоцк. При этом, полагая, что бывшие подданные Литвы за 15 лет «московитского ига» вдоволь нахлебались обид и унижений, Баторий до штурма послал горожанам «милостивый манифест», позже распространенный по всей Европе как свидетельство «цивилизованности» короля. В самом деле документ выглядел крайне рукопожатно. Клятвенно обещая русским сохранять и приумножить их «личность, собственность и вольность», Стефан особо подчеркивал: то, «что он по отношению ко многим людям и вам, его подданным, совершил и совершает, велит вам обратить гнев на него самого и освободить христианский народ от кровопролития и неволи». По логике, после сего «изможденный игом тирана» город просто обязан был тут же, ликуя и танцуя, открыть ворота.

А не открыл.

Ни «с великой радостью», как надеялись поляки, ни «с малой», ни вообще никак. Напротив, крайне жестокий бой, в котором население полностью поддержало гарнизон, длился четыре с лишним недели, и Полоцк пал (не сдался, а пал!) лишь после того, как русские войска не смогли пробить блокаду, а стены сгорели дотла. После чего, как свидетельствует Гейденштейн, Стефан, еще игравший в «рыцаря», предложил уцелевшим «московитам» выбор: или идти восвояси, или поступать под его начало. Согласившимся предлагали « немалое жалованье, ласку и почет, а лучшим и шляхетство », а чтобы развеять сомнения, подробно рассказывали, как страшно их накажет «тиран» за потерю важной крепости.

Увы и увы. « Ответом моцный пан был удивлен », – повествует польский хронист, сам, судя по тону, удивленный не меньше. Русские, как считалось в Европе, « всею душой бессильно ненавидящие кровавого деспота », в подавляющем большинстве (пять-шесть человек не в счет) предпочли вернуться под знамена своего государя. Хотя, как подчеркивает тот же очевидец, « каждый из них мог думать, что идет на верную смерть и страшные мучения ». И чуть ниже, задаваясь вопросом: почему? – сам себе и отвечает: « Они считают верность государю в такой степени обязательной, как и верность богу, они превозносят похвалами твердость тех, которые до последнего вздоха сохранили присягу своему князю, и говорят, что души их, расставшись с телом, тотчас переселяются на небо ».

Впрочем, Иван не дал своим воинам оснований пожалеть. Ни один вернувшийся из-под Полоцка не был ни обвинен, ни репрессирован. Более того, в крепость Сушу, оказавшуюся в глубоком тылу Батория, было отправлено личное письмо царя с приказом сдать крепость без боя. Пушки можно заклепать, писал царь, порох взорвать, иконы и книги зарыть в землю, но людей не вернешь, а ваша храбрость еще пригодится.

Вообще, отношение простого люда, военного и гражданского, к Ивану заслуживает отдельного исследования. Упорная оборона крепостей – это само собой, но ведь и тот факт, что никаких, даже маленьких, крестьянских восстаний в его правление не было. При всех тяготах, всех налогах и всей Опричнине крестьяне не были озлоблены на власть так, как в следующем веке, когда никакой Опричнины не было. И сознавая это, Баторий понемногу зверел, а уж его войска тем паче. При взятии Сокола убили всех русских пленных, включая и воеводу Шеина, вслед за тем, как указывает очевидец, передали тела в обоз. И: « Многие из убитых отличались тучностью; немецкие маркитантки, взрезывая такие тела, вынимали жир для известных лекарств от ран, и, между прочим, это было сделано также, у генерала Шеина ». Не гуманнее вели себя европейцы и в иных местах, от Смоленска до Стародуба, а Иван, хоть и находился с основными силами неподалеку, во Пскове, помочь ничем не мог: вторглись шведы. Правда, взять ни Нарву, ни Ивангород они не смогли, но положение все равно напряглось до предела, и ни о каком перемирии, не говоря уж о мире, Баторий даже слышать не хотел, хотя Иван был готов на более чем серьезные уступки. Уже даже не настаивая на соблюдении норм вежливости, на что обычно обращал очень серьезное внимание.

Так что 1580-й выдался еще тяжелее. Успехи «Великого Воителя» пиарились по всей Европе (он держал при себе типографию и штат профессиональных журналистов), да и были основания. На запах дачи и добычи шли новые люди, победителя охотно ссужали деньгами все, кого он просил, – и уже весной, имея при себе еще больше войск, чем в прошлом году – 48 399 человек, – Баторий начал новую кампанию, хитрым маневром вынудив русских раздробить силы на защиту множества направлений потенциального удара. Теперь он требовал от Ивана не только Ливонию и Полоцк, но также Новгород и Псков. Одно в одно повторив подвиг Полоцка, пали Великие Луки, причем здесь «король-рыцарь» велел перебить всех пленных, невзирая на пол, возраст и статус, – видимо, как бесперспективных.