Лев Вершинин - Грозная Русь против «смердяковщины»

Берите сколько унесете!

Вообще, создается впечатление, что после избрания его войсковым атаманом Кондратий Афанасьевич становится фигурой почти декоративной. Свое «войско» он, во всяком случае, контролирует плохо, если контролирует вообще. Босякам нужна «добычь», а взять ее негде: имущество казненных, конечно, пошло на «дуван», но это были капли в море желающих. Грабить «низовых» было страшновато. Босяки расходились, увязывались за «голыми и рваными», уходившими из чуждого им Черкасска в свои края, где сами себе были войсковыми атаманами и богами земными. Говорить, как это делают поклонники «пламенных революционеров», что, дескать, « Булавин начал рассылать отряды в разные стороны, надеясь разжечь народную войну », на мой взгляд, не приходится, поскольку, в отличие от разинских времен, уходили не мелкие отряды агитаторов, а крупные, по нескольку тысяч, соединения.

Есть, правда, и такая точка зрения, что Кондратий Афанасьевич позволял все это в пику Семену Драному, самому способному из атаманов, – тот, дескать, настаивал на объединении сил и атаке на Воронеж, где стояли мало на что годные полки Василия Долгорукого, а войсковой опасался конкуренции и действовал наоборот. Но если так, то все было еще более запущенно.

А ко всему еще и действия этих отрядов ни в какую логику не укладываются, «чудесили» они хаотично, без всякой координации друг с другом. Выскочили на Волгу, взяли пару маленьких, почти без защиты городков типа Камышина. «Прелестными письмами» соблазнили Царицын, вошли без боя. А вот от Саратова, ворота не открывшего, отошли опять же без боя, несолоно хлебавши. Черкасск и распоряжения оттуда, судя по всему, воспринимались ими глубоко фиолетово: соответствовало общей концепции – исполняли, не соответствовало – не снисходили. Булавин же, имея при себе тысяч пять особо надежных, наполовину – запорожцев, сидел сиднем, ничего не предпринимая, разве что пытаясь смягчить растущую напряженность между остатком «войска», ведущим себя очень нахально, и «домовитыми», сидевшими смирно, но понемногу начинавшими закипать.

О состоянии атамана в это время можно судить по сохранившейся переписке. После первого доклада царю он посылает еще один, а потом еще, написанные все более уничижительно. Пощады не просит (знает, что бессмысленно), но в верности клянется. Параллельно шлет «прелестные письма» на Кубань, к раскольникам, на Терек, на Яик, направляет гонцов к мятежным башкирам, к ногайцам, даже к хану Крыма. Все без толку. Осторожные староверы с Кубани в сомнительное предприятие лезть не пожелали. Яицкое войско, изнемогая в тяжелой войне с теми же башкирами, помочь не могло, если бы и желало, а перехватив гонца с такими же письмами к «басурманам», еще и объявило Булавина «врагом и антихристом». Терцы не отозвались вообще, до них тяжелая рука Петра пока не дотянулась, да и проблем с горцами хватало. Крымский же хан, как верноподданный Порты, с Россией пребывавшей в мире, вообще сразу переслал послания Петру, после чего к списку булавинских прегрешений добавилось еще и сотрудничество с внешним врагом.

Тень воина

Безнадега, короче, сложилась полная.

Хуже, чем когда-то у Разина.

Тот, по крайней мере, сидел и ждал гибели, будучи разбит, почти без войск.

А тут как бы и войска были, и слухи о как бы успехах доносились чуть ли не ежедневно, но все именно «как бы». Реально успехи были местные, частные, к самому Кондратию Афанасьевичу отношения не имевшие, а Дон тем временем понемногу обносили флажками по всем правилам. По приказу царя повел свою орду на подавление бунта Аюка, хан калмыков, в связи с чем уже даже и уход на Кубань, реши войсковой атаман все же покинуть Черкасск, стало непростой проблемой. Вниз по Волге, легко отнимая у мятежников городки, шла сильная армия князя Хованского. С запада наступали слободские казаки Мазепы, причем под началом того самого Шидловского, у которого с Булавиным были старые, особые счеты. Часть мазепинцев, правда, Никите Голому и Семену Драному 30 июня удалось общими силами потеснить, но уже 1 июля оба были буквально раздавлены, а сам Драный, самый, видимо, серьезный и даровитый из атаманов, погиб.

Пленных не брали.

Ни на поле боя, ни после, во взятом на крыльях успеха Бахмуте, главной базе самого Кондратия Афанасьевича. Там гарнизоном стояли запорожцы, попытавшиеся сдаться, надеясь еще хоть немного, но пожить, однако предложение принято не было: город взяли, а весь гарнизон – около полутора тысяч – перевешали. И вот в этот-то момент Булавин, получив подкрепление с Сечи, направляет остатки надежных сил – 5 тысяч бойцов во главе с верным запорожцем Лунькой Хохлом – на Азов. Сколько материалов о мятеже я ни прочел, так и не смог понять почему. Никакого смысла, никакой военной логики в этом нет. Азов – крепость важная, но на отшибе от всего, там даже базу для переформирования побитых ватаг не соберешь. Азов – крепость сильная, но вечно в крепости не просидишь, особенно если осаждающие подгонят пушки. Азов – турецкая боль и обида, его можно вернуть туркам, получив взамен убежище, но турки, что ясно уже из поведения хана, в войне с Россией совершенно не заинтересованы.

Единственное более или менее реальное объяснение – город нужен был атаману, чтобы открыть выход в Черное море. То есть для бегства. В одиночку, конечно, можно было бы и без таких изысков, но чего стоит одиночка? А вот если привести с собой пару тысяч отморозков, можно говорить с султаном и о приеме на службу. Это, впрочем, если по логике. Допускаю, однако, что сам Булавин так далеко мыслью не забегал, а просто решил показать, что и сам на что-то горазд. Не получилось. Азов, естественно, не взяли, наоборот, были опрокинуты вылазкой, после чего разбежались. Что решило и судьбу Булавина. Теперь, не имея войск, он был легкой добычей, пожалуй, единственной надеждой на то, что Петр все-таки смилостивится если и не над Войском, то, по крайней мере, над обитателями «низа». И 18 июля группа казаков во главе с Ильей Зерщиковым окружила дом войскового атамана. Среди них – ни одного врага, все друзья, из числа тех, кто годом раньше пытался «отмазать» Кондратия Афанасьевича и кого за несколько месяцев до того он сам спас от казни.

Короче, ничего личного, чистая политика.

Булавин, в отличие от Разина, легко не сдался. Отстреливался, убил то ли двоих, то ли троих. Потом, увидев, что к дому катят пушку и воз с сеном, как говорят многие, застрелился, предварительно убив бывшую при нем даму, по разным данным, или «дочь Галинку», или «полюбовницу». Хотя поговаривали и о том, что был в упор застрелен сотником Степаном Ананьиным, который в этом, правда, не признавался, но и слухи не опровергал.