Леся Рябцева - Эхо Москвы. Непридуманная история

Да, радио получилось «не таким». Идеальный, дистиллированный эфир так же дик для «Эха», как офисный дресс-код. Потому что это радио живых людей. А каким еще может быть радио, которое прежде всего хотело уйти от дикторского «бу-бу-бу» и стандартных интонаций? Сережа Корзун задумал французское радио на русском языке. Нет, конечно, не «иновещание наоборот» – это делало RFI – а темповое, точное и свободное изложение новостей, экспресс-анализ, естественное общение в студии и со слушателями. Радио, не задушенное галстуком и мундиром, находчивое, способное импровизировать. Это радио, способное работать, где угодно, когда угодно, писать на чем попало и вещать на любой аппаратуре. Нет – да! Конечно, очень хочется, чтобы дивные компьютеры бесперебойно выводили в эфир фигурно сделанные «джинглы», чтобы заигравшийся ведущий никогда не нарушал хронометраж и каждые пять – семь минут напоминал, кто там у нас в эфире. Конечно, очень хочется, чтобы на сайте не было описок, чтобы портреты в коридоре висели ровно, и вообще, редакция бы походила чистотой и современностью на адвокатскую контору из какой-нибудь «Хорошей жены» (Сезон 121-й). Но если бы пришлось выбирать между стилем clean и славным анархическим порядком, понятно, что бы я предпочел.

В коридоре, у дверей Венедиктова, висит рында. Появилась она после гибели «Курска». Принес Игорь Дыгало, с которым мы все те августовские дни и ночи 2000 года замирали и надеялись, что кто-то спасется. Очень хотелось! Алексей Алексеевич ходил бледный и мрачный. Его отец ведь был подводник и погиб за неделю-другую до рождения сына. Учился, как и мой папа, в Рижской мореходке, только был на два курса младше. При нашем с Алешей знакомстве, аж в 1976 году, папа сразу вспомнил того Алексея Венедиктова, ставшего военным моряком. Так что мы всю эховскую жизнь очень трепетно относимся к флоту, а тут такая трагедия…

Детям разного возраста, приходящим на «Эхо», всегда хочется поотбивать склянки. Но этого не стоит делать. Звон дойдет до эфира, а Алексей Алексеевич явно не будет счастлив. Но и без того на «Эхе» есть что-то корабельное. Но, скорее, не строго военно-морское, а пиратское. Ведь что с того, что джентльмены удачи не носят строгих мундиров и тянутся, отдавая честь? Разве Исраэл Хэндс хуже стрелял из пушки, оттого что носил бандану, а не форменную шляпу? А Билли Бонс менее точно прокладывал курс? Дисциплина, когда нужно, ром только на берегу или 22 августа, а в случае чего Флинт/Сильвер быстро наведет порядок. Да, не исключен и канатный ящик, а в крайних случаях – прогулка по доске… Однако в последний момент провинившийся корсар хватается за воротник и возвращается на борт. Бывает, что кто-то спускает на воду спасательный ялик и устремляется в ночную тьму. При встречах на Тортуге мы зла не держим друг на друга. Пожалуй даже, и когда беглец оказывается на службе у, скажем, Адмиралтейства.

Лорды из Адмиралтейства периодически пытаются «привести нас в порядок». Они давно решили покончить с береговым братством и вот уже пятнадцать лет захватывают корабль за кораблем. Первым пал фрегат «НТВ», на котором лорды подняли свой флаг, часть команды сумела спастись, но ненадолго: «ТВ6» и «ТВС» были потоплены. И так – вплоть до линкора «РИА» и скоростного корвета «Лента. ру». К нам посылали парламентеров. Поэтому на нашей посудине появился пятнадцать лет назад «гросс-адмирал» Кох, а совсем недавно – «контр-адмирал» Лесин. Оба наткнулись на что-то такое, что никак не укладывалось у них в голове. Итак, в начале двухтысячных лорды добивали империю Гусинского и заслали на «Эхо Москвы» Альфреда Коха в качестве профессионального ликвидатора (ничего-личного-только-бизнес). Мы его приняли, как полагается, в нашем занюханном лифт-холле, выслушали с нарочитым невниманием, упершись глазами в стену позади пришельца. Он осведомился, нет ли у нас вопросов, и был убит наповал. Майя Лазаревна Пешкова нежным голосом спросила: «Альфред Рейнгольдович, а кто были Ваши мама и папа?» Онемевшее тело Коха уехало в лифте.

А в четырнадцатом году, когда за откровенный твит Сашу Плющева пытались повесить на рее без ведома Венедиктова, начался жестокий спор, чреватый кровавой битвой. Абордажные сабли блистали, фитили тлели в руках канониров. Последние переговоры. Михаил Юрьевич Лесин, не желая ступать на наш пиратский борт, пригласил «Эхо» в Дом журналистов. В зале поставили даже какие-то столы с водой и закусками, кожаные диваны, в общем, – «Голубой Огонек» и встреча с космонавтами. Лесин пришел бодрый, загорелый, порывистый, по-приятельски грубоватый: смотрите, я тоже пират, да еще похлеще вашего – не хватало только попугая на плече. Судя по всему, он думал, что «Эхо Москвы» – это Венедиктов, еще пара-тройка закаленных джентльменов удачи, а все остальные – однообразно подпевающая матросская масса. Откуда он мог знать, что блондинка в рваных джинсах – это журналист-боец и упорнейший поисковик, а восточная красавица в черном платье – одна из самых образованных журналистких леди; как уложить в сознании, что молодой человек с хорошо поставленным голосом, сидящий на полу и записывающий все логические несуразицы докладчика – журналист-бульдог, не намеренный разжимать челюсти до победного конца, а разгильдяй со смартфоном, твитящий, не поднимая глаз на начальство – бесстрашный репортер? Когда стало понятно, что «эти» не отдадут ни квадратного дюйма своей редакционной палубы, встреча завершилась, а переговоры ушли за кулисы.

Кто это тут старчески кряхтел, что только раньше корабли были деревянные, а люди – железные?

Вот такое «Йо-Хо-Хо Москвы».

А был ведь у нас и свой Пью. Остроумный, язвительный, блестящий музобозреватель Анатолий Агамиров, вечно мучившийся с глазами и концу уже почти ничего не видевший.

Один из первых московских плейбоев, теннисист, он в свое время бросил «перепиливать» средний ящик – виолончель и взялся за контрабас – ящик покрупнее. Добрый приятель Анатолия Суреновича и автор фразы про «перепиливание» – композитор Николай Каретников – говорил, что в Агамирове пропадал новый и, может быть, лучший Ираклий Андроников. Нескончаемые рассказы о музыкантах, писателях, художниках, артистах только малой своей частью вошли в агамировские передачи на «Эхе». Анатолий Суренович увлекался, сочинял, прибавлял, разукрашивал и всегда – увлекательно, блестяще. Он знал всех, и самое замечательное – все знали его. Иногда, правда, его рассказы улетали в какую-то «новую хронологию», он становился очевидцем событий, которых никак не мог застать, но еще чуть-чуть, и мы бы все поверили, что Агамиров родился «четыреста лет назад, в горах Шотландии». Гипотеза, что он бессмертный Горец, объяснила бы все, в том числе выстроились бы в более разреженную цепочку все его любимые жены, с каждой из которых он прожил долгую и страстную жизнь. А родился Агамиров в проклятом тридцать седьмом, когда отца его уже арестовали, и приютила его «тетка Розенель», актриса, вдова Луначарского. Если к людям вообще, даже самым нелюбимым, Анатолий Суренович был в худшем случае ядовито саркастичным, то Сталина и все, что с ним связано, ненавидел люто и холодно.