Array Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

Дядя К. П. Исаченкова Григорий Трофимович Боровченко. Летчик-истребитель, полковник

Старшая дочь – милая, симпатичная девушка Устинья – вышла замуж за военного фельдшера и уехала жить в Варшаву. Мою мать Ефросинью Трофимовну выдали замуж за Исаченкова Павла Фомича – человека крайне бедного, но грамотного, ярого гармониста. Трое сыновей, предвидя раскулачивание усадьбы, бросили все и подались «в люди». Старший сын Григорий уехал на Украину и стал шахтером, средний Яков приобщился к спиртному, женился на красавице Кате и стал работать подрядчиком на стройках Харькова, а младший Иван, красневший и смущавшийся, как красная девица, работал на стройке бульдозеристом. Никого из сыновей советская власть не преследовала.

Отец взял одну из малых хат из усадьбы Боровка, поставил ее на взгорке перед выездом в деревню Белодедово, стал работать в колхозе счетоводом-землемером да писал в разные инстанции письма по раскулачиванию своего уже умершего тестя Боровка.

В начале тридцатых годов в деревне с созданием колхозов начался страшный голод. Мы жили в хате, которая топилась по-черному. Это когда с чердака из печки не было трубы, и дым шел в открытый люк, а иногда его ветром задувало в хату. Тогда нас, детей, клали на пол и открывали двери. Отец Павел оказался очень жестоким мужиком, постоянно издевался над матерью и страшно бил ее за все. Жизнь наша была невыносимой. Старшая сестра матери – тетя Устья к этому времени была брошена своим военным фельдшером. У нее на руках было двое детей – сын Коля 8 лет и дочь Тоня 5 лет. Главный врач касплянской больницы пожалел тетю Устью и принял ее на работу медсестрой в заразный барак. Ей была дана в буквальном смысле избушка размером 4 х5 метров – пустая развалюха, где она и поселилась, уйдя от своего Зуева Федора Тимофеевича.

Так как жить в деревне матери с тремя детьми при деспоте-муже Павле было невозможно, она взяла 2-летнюю сестренку Зину и ушла в Касплю к сестре. Так две сестры-разведенки стали жить в хатке-развалюхе за больницей. Приехавший на побывку брат Гриша благословил мою мать на развод, и она подала в суд. Судья, видя неужившихся родителей и 3 детей, спросил отца, может ли он платить алименты. Тот ответил, что ему просто не с чего платить. Тогда судья спросил мать, сможет ли она одна содержать троих детей. Та ответила – нет. Тогда умный судья принял соломоново решение: старшего сына Виктора 8 лет отдал отцу, а двух младших – меня, 4-х лет, и сестру Зину, 2-х лет, – присудил матери. Так отец с матерью, прожившие вместе 12 лет, расстались навсегда.

Мать, за неимением работы в больнице, года 2–3 пасла больничных коров. А мы жили в избушке: двое детей Устиньи и двое детей Ефросиньи. Наконец, в небольшое отделение терапии потребовалась сестра-няня, и мать взяли туда на работу. И хотя платили там мизерные деньги, сестры и мы, дети, стали жить лучше.

Говоря об избушке, не могу не остановиться на одном случае, суть которого состоит в следующем. Сестры сложились и купили маленькую корову – для детей очень нужно было молоко. У них был сепаратор, и сестры, прогоняя через него часть молока, собирали сливки и сметану, которую хранили в большой – с ведро – стеклянной банке, постоянно стоявшей на кухне в углу. Я очень любил сметану и часто подходил к банке, макал палец, а потом его облизывал.

Однажды мне захотелось лизнуть языком капельку сметаны – попить. Я, в одной рубашке, без штанов, подошел к банке, взялся за ее край и постарался немного нагнуть на себя. Банка потеряла опору, выскользнула из моих рук, ударилась об пол и разбилась, забрызгав меня всего сметаной. Я перепугался, схватил свое колесо, проволоку, которой его катал, и выскочил на улицу. Но навстречу мне шла тетя Устья. Увидев меня, всего измазанного сметаной, она сразу поняла, что семья лишилась месячной сборки сметаны. Схватила, привела обратно в хату и ужаснулась, забыв обо мне. Банка лежала на полу, табурет опрокинут, вся кухня была залита толстым слоем сметаны. Тетя Устья несколько раз шлепнула меня и с угрозой «уж тебе мать задаст!» выгнала из хаты. Злости, ярости пришедшей матери не было конца: она лупила меня как бодливую козу. На этом история со сметаной и кончилась. Ее стали собирать в более мелкие банки.

Однажды, выйдя на улицу рано утром, я услышал необычный звон и сказал тете: «Как красиво в речке играет бандура!» Она рассмеялась и ответила, что это звонили в колокола в большой касплянской церкви. Ничего подобного я больше никогда не слышал – так как касплянские комсомольцы залезли на купола, сорвали их и с высокой горы сбрасывали в реку Каспля. Колокола катились и жалобно звенели, ударяясь о камни.

Жить в маленькой хатенке шестерым было очень трудно, и сестры стали шептаться меж собой. Однажды мать ушла в Белодедово и вернулась оттуда с черным узелком. Через несколько дней она тихо пошла в Смоленск, и мы, дети, услышали такие слова, как «торгсин», «ценности», «деньги на постройку». Сестры попросили у главного врача больницы Герасимова Петра Тарасовича место, где можно было поставить новую хату – одну из тех, что стояли в Белодедове в развале. Когда отец был где-то в отъезде, сестры наняли бригаду, несколько подвод и перевезли одну большую хату со своего подворья в деревне в Касплю. Бригада в несколько мужиков срыла западный склон кладбища, сделала небольшую площадку и возвела на камнях хату о пяти окнах. Посредине хаты сестры сложили громадную печь с лежанкой, и новое жилище было готово. Таким же образом они сумели пристроить к хате буквой «Г» сарай, где можно было держать корову и кур. Было это в 1935—37 годах. Мы переехали сюда весной, все вокруг заливало, и вода подходила к крыльцу.

Жизнь налаживалась: сестры работали в больнице, дети – Коля, Тоня и я – пошли в школу. Мама, работая в терапии, часто лечила и меня. Я почти каждую весну попадал в больницу с воспалением легких. Когда попал в пятый раз, Петр Тарасович сказал матери: «Видно, Фруза, пацан твой не выживет. У него двухстороннее крупозное воспаление легких».

Однажды, больной, я лежал на подоконнике. Вдруг наша школьная учительница подвела к окну мой класс и сказала: «Вот Костя Боровченков, он тяжело болен, и мы пришли его проведать». Я никого не узнавал, у меня была высокая температура, был еле жив, терял сознание, бредил. Но молодой организм, уход матери, больница дали результаты, и я выжил, хотя на всю жизнь получил хроническую пневмонию. Этот эпизод как-то врезался на всю жизнь мне в память. И теперь, уже взрослый, бывая на родине, я всегда вспоминаю об этом.

Мать, работая в больнице, встретилась с одним крепким молодым мужчиной, который попал в отделение терапии как гипертонический больной. Пролежав месяц, Тарас поправился. Он приглянулся моей матери Ефросинье, они познакомились. Жил Тарас Сергевич в большой крестьянской семье, у них было 9 детей: 7 сыновей и 2 дочери. Его деревня была в 18 километрах от Каспли, но и после выписки Тарас Сергеевич и мать продолжали встречаться.