Array Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

Так и было. Наутро солдат, забрав свой грозный автомат, ушел на станцию, а мы стали опять жить с отчимом.

Как только освободили Смоленщину от фашистов, нам пошли письма. Написал и брат моей матери – Григорий Трофимович Боровченков – военный летчик-истребитель, командир полка. Полк шел с Западным фронтом. Дядя часто летал над Смоленщиной, сопровождал наши бомбардировщики, летевшие на запад, да вел многочисленные бои с фашистскими «мессерами». Он часто сбивал фашистские самолеты, и фюзеляж «ястребка» и его грудь были украшены звездочками и орденами. Дядя Гриша был в своем деле асом. Был он очень энергичен, умен, небольшого роста, крепкого телосложения. В молодости он немного поработал шахтером-забойщиком, потом попал в армию, в летное училище и посвятил всю свою жизнь военной профессии.

Узнав из моего письма, что мы, его родня, пережили оккупацию и остались живы, он загорелся мечтой повидаться с нами. Полк его стоял под Смоленском – до Каспли рукой подать. Я нарисовал ему несколько планов Каспли, и он обещал прилететь. Так и вышло. В один из дней в нашем небе стал кружить У-2 – «кукурузник». Кружил-кружил и сел буквально в 50-ти метрах от нашей хаты. Дядя Гриша пришел к нам в хату вдвоем с ординарцем. Тот подмигнул мне и посадил меня в кабину – дескать, смотри, как все мелькает, только посторонних к себе не пускай. Весь день я просидел в кабине, и только к ночи ординарец пришел и сам забрался туда спать.

Всю ночь родители проговорили с дядей Гришей про войну, про оккупацию, про жизнь – про все, про все. Дядя рассказывал, как он сражался на Халкин-Голе, как воевал в Испании, как тяжело было воевать в первые месяцы ВОВ. Нам с сестренкой он привез в подарок старый синий летный комбинезон и сказал: «Тебе, Костя, верх – синий брезент, ну а девочке Тоне – внутреннюю меховую подкладку». Мы долго ломали голову, как из такого подарка извлечь пользу.

Забыл сказать, что, когда дядя только приземлился у нашей хаты, к нему подошло много людей, проверили документы. Все удивлялись, как он мог посадить самолет на такой маленький лужок, с четырех сторон обкопанный канавами при довоенной мелиорации.

Утром, попив крепкого чая, дядя Гриша попрощался со всеми нами, сел в У-2, сделал над Касплей два круга и улетел. Впоследствии он воевал до конца войны, был тяжело ранен под Старой Руссой и, как Алексей Маресьев, раненый прополз несколько километров, пока его не подобрали колхозники. Дядя всегда руководил большими воинскими соединениями, работал на генеральских должностях, хотя имел звание полковника.

Его жена – Азалина Петровна – рассказала мне одну интересную историю, из-за которой вся жизнь Григория Трофимовича пошла кувырком. По характеру дядя был человек прямой, кристально честный, верный сын и слуга своей Родины. Его боевое мастерство поражало многих. Так, в одном воздушном бою под Рудней он вел бой с девятью фашистскими истребителями и даже сбил одного из них. Дядю трижды представляли к высокому званию Героя Советского Союза, но всякий раз документы возвращали.

А было это из-за его наивности. При поступлении в партию, когда он заполнял анкету, в графе «социальное положение» написал – «из кулаков». Хотя его отец – Боровченков Трофим Андреевич – был родовитый крестьянин. Эта непростительная оплошность не только не давала дяде возможности получить высокое звание Героя, но он не мог получить и чин генерала, а был этого достоин.

Храбро бил он американцев в Корее, во Вьетнаме. Последней его должностью перед уходом в отставку была должность коменданта Курильских островов. Когда теперь из уст наших чиновников, не нюхавших пороху, я слышу, что можно, дескать, передать Японии один, ну два или три Курильских острова, у меня перед глазами всегда встает гвардии полковник комендант Курильских островов. И с горечью думаю, что дядя, наверно, в гробу переворачивается от этих слов. По приказу самодура Хрущева дядя был демобилизован, поселился в Волгограде, где его святыней стал Мамаев курган. Дожив до 82 лет, он тихо скончался от сердечного приступа во время зимней рыбалки на Волге. В память об этом легендарном сыне России остался скромный памятник на городском волгоградском кладбище среди колышущегося на степном ветру ковыля.

Еще одно яркое доказательство того, каким горячим патриотом был дядя Гриша. Шел голодный послевоенный 1946 год. Я учился в школе ФЗО № 5 в Ленинграде. В стране была жесткая карточная система. Нам карточки не давали – у нас было тогда, как говорили, трехразовое питание. Какое это было питание – страшно вспомнить. Мы, 16-летние парнишки, ходили всегда голодные. Время было очень тяжелое. Я жил один, и мне никто из родни ничем не помогал. От отчаяния я взял и написал дяде Грише откровенное, но пессимистичное письмо про мое житье-бытье. В ответ получил заклинание-наставление, как жить в героическом Ленинграде. «Костя, – писал дядя Гриша, – ты живешь в городе, где каждый камень – история, где каждый кусок земли полит кровью защитников города в годы блокады. Как тебе не стыдно так ныть и срываться?! Ты должен гордиться городом, судьбой, обстоятельствами, что ты попал в Ленинград, а не ныть. Должен все силы, знания, которые получаешь в ФЗО, отдавать на восстановление святыни нашей Родины – Ленинграда». Вот таким – не менее и не более – был его ответ мне.

После освобождения Каспли от оккупации старики Елисеевы ушли жить в свою родную деревню Чачу. Как известно, она была окружена немцами и уничтожена вместе с ее жителями. Часть из них, правда, каратели взяли в плен, привезли в Касплю и держали в тюрьме, а потом расстреляли.

Дед, уже очень старый, был болен и лежал на полатях, когда я в сумерках пришел в Желуди. Бабы Тоти и их дочери Марьюшки дома не было.

– А как, дедушка, развести в хате огонь?

– Возьми, внучек, патрон от винтовки (в красном углу их навалена целая куча), воткни пулю в пол, в щель между двух половиц, сверни ее, оставь в гильзе только порох. Поставь гильзу на загнетку, выбери в духовке маленький уголек и брось в патрон. Когда порох загорится от уголька, сунь в этот фонтанчик лучинку. Она загорится, и ты зажигай фитиль гильзы большого снаряда, который стоит на столе. Вот и будет в хате свет. Спичек-то у нас нет.

Дед, давая свои более чем странные советы, кашлял, кряхтел, просил подать воды и фактически отрывал меня от разведения огня по своему методу. Вечерело, в хате стало совсем темно, маленькие окна совсем не давали света.

Несколько раз у меня загорался фонтанчиком порох в гильзах, вылетая из патрона на высоту примерно 20–25 сантиметров, но я не успевал зажечь лучину. Я повторял операцию, нередко порох просыпался, или его было в патроне мало.