Array Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

Кроме нашей семьи, занимавшей одну комнату, в квартире жили: в двух комнатах семья папиного брата, Петра Андреевича, жена – тётя Лена – и два сына: Андрей и Сергей.

Тётя Лена, Елена Владимировна, урождённая Карцева, была из потомственных дворян. Играла на рояле, прекрасно шила, вышивала, чему учила и нас с Сергеем. В комнате рядом с нами жила бездетная пара: военврач Антонина Алексеевна Швецова и её муж, Иван Александрович Высоцкий, бывший солдат Преображенского полка царской армии. Отечественную войну он закончил в чине майора. Оба имели очень много наград. В войну 1914 года Иван Александрович был награждён Георгиевским крестом. Он тяжело и много пил. Мы, дети, прятались по комнатам, когда он входил в квартиру. Часто скандалил и бил Антонину Алексеевну…

Несчастный был человек, не сумевший определить себя в мирной жизни… Высокий, сутулый, очень худой. Он ходил всегда в длинной солдатской шинели и в сапогах.

До войны у них был сын, который умер от туберкулёза. Его детские игрушки и книги Антонина Алексеевна отдала нам, и мама очень волновалась, как бы мы не заразились, хотя и прошло много лет после его кончины.

В последней маленькой комнатушке, переделанной из ванной комнаты, напротив кухни, жили мать со взрослой дочерью. Обе некрасивые, маленькие, бесцветные, похожие на мышек. Я иногда заходила к ним в гости. Комодик, столик у окна, узенькие кровати, накрытые накидками, салфетками, связанными крючком из простых белых ниток. Даже на настольной лампе была ажурная накидка! Всё это белоснежное великолепие производило на меня огромное впечатление! У нас было проще: стол накрыт клеёнкой, тёмные резные шкафы, чёрный рояль, папин письменный стол из красного дерева, заваленный бумагами, диван, кровати, покрытые какими-то тёмными шерстяными одеялами. Никаких белых пятен! Всё тёмное. Даже свет от люстры был какой-то приглушённый.

Жили тесно и скудно. Кира спал на сундуке, я – с мамой на кровати, няня – в прихожей на топчане, папа – на диване. Постельное бельё было очень ветхое, застиранное и залатанное. Никаких пододеяльников – одни простыни.

Когда я уже ходила в школу и подружилась с Леночкой Поликарповой, меня совершенно потрясли белоснежная хрустящая накрахмаленная скатерть на столе и постельное бельё с кружевными прошвами!

Вся наша квартира когда-то принадлежала моему прадеду, Петру Андреевичу Тольскому. После его смерти там жил одинокий брат дедушки, Владимир Петрович Тольский. При «уплотнении», которое началось в 20—30-е годы, квартиру перепланировали: закрыли двери между комнатами, перегородили коридор. В неё въехал папин брат, Пётр Андреевич, с семьёй.

Детьми мы любили играть в тёмном закутке коридора, между двумя перегородками. Ставили стулья с высокими спинками, связывали их между собой, накрывали одеялом и играли в «паровоз». У каждого был свой вагон – стул. В вагон усаживались куклы, мишки, забирались мы сами. На первый стул садился «машинист», и… «Ту-ту!..» – поехали! Машинистами всегда были мальчишки, мне доставалась роль пассажира. Андрей катал нас на этом «паровозе» по всему коридору. Взрослые возмущались, ворчали, а мы были рады, что с нами играет старший брат!.. Помню, как Андрей ложился поперёк коридора, лупил ногами в стену и с упоением пел: «У попа была собака…» – а тётя Лена безуспешно пыталась его образумить!

В коридоре было постоянно темно. Очень экономили электричество. Лампочки везде были самой маленькой мощности. Соседи неукоснительно следили за тем, чтобы не забывали гасить свет в коридоре и местах общего пользования. Если кто-либо по рассеянности забывал это делать, поднимался крик и скандал!

Я очень боялась темноты, и меня всегда сопровождал кто-нибудь из взрослых в моих «вояжах» на кухню и в уборную.

После войны в городе было множество крыс. Когда на кухне зажигали свет, они прыгали с плиты, со столов и нехотя прятались по норам. Мне кажется, размером они были с кошку!

Отопление было печное. Внизу, во дворе, в подвале, у каждого был свой сарайчик. Мама договаривалась с дворником, он пилил, колол дрова и приносил нам на пятый этаж, когда нужно было топить печь. Жена дворника раз в неделю стирала нам бельё. На кухне растапливалась плита, кипятились громадные баки воды. Посреди кухни, на табуретах, ставилось корыто для стирки. Пар поднимался к потолку клубами, как туман, выползал в коридор. Сквозь испарения еле мерцала под потолком электрическая лампочка. Пахло щёлоком, сырыми стенами, на которых оседала и стекала влага. В тёплую погоду бельё сушили во дворе, зимой – на чердаке.

По утрам приходила с бидоном молочница. На Охте ещё держали коров. Это был отголосок XIX века, века А. С. Пушкина: «…с бидоном охтинка спешит…»

В городе соблюдался порядок старого, ещё дореволюционного времени: в одиннадцать часов вечера закрывались парадные подъезды и ворота во двор. Запоздалые жильцы звонили в специальный звонок к дворнику. Тот выходил и открывал двери. За это ему полагалось дать «на чай». По Петербургской традиции дворники, в основном, были татары. В семье нашего дворника была девочка, моя ровесница, с которой я играла во дворе. Мама считала, что это совершенно неподходящая для меня компания, не разрешала ходить к ней и не позволяла приглашать к нам. Я сердилась, плакала и скандалила. Зато теперь очень хорошо понимаю, что значит «человек не нашего круга», как часто мне говорила мама.

Мостовые в городе повсеместно были вымощены булыжником. Только на Дворцовой площади и набережных Невы был диабаз: гранитные стёсанные плитки, необыкновенно скользкие в мороз и в дождь. Тротуары были из плит размером 50 х50 см из местного серого известняка. На них очень удобно было играть в «классики».

Город очень хорошо был убран: ни бумажек, ни окурков на мостовой и тротуарах нельзя было представить! Зимой дворники начинали чистить улицу с пяти часов утра. Мы просыпались под шарканье скребков и лопат. Снег грузили на большие фанерные листы и увозили во дворы, где над сливными люками стояли печурки для таяния льда; вывозили на пустыри, где он не мешал; сбрасывали в реки и каналы. В каждом доме было по несколько дворников: на Петроградской в нашем доме было три дворника.

Игрушек было очень мало. Мы копили фантики от редко достававшихся нам конфет. Особенно ценили фантики с печатными рисунками: от «Красной Шапочки», «Мишки на севере», «Мишки косолапого». У нас во время войны пропали все хорошие вещи, а ящик с игрушками сохранился! Там была помпа-водокачка, вагоны с паровозом, ослик на колёсиках с хвостом и гривкой из настоящего конского волоса.

Обязательно кто-нибудь дежурил ночью на улице. Зимой – в полушубке до пят. Их так и звали – «пингвины»! Совершенно не страшно было возвращаться поздно вечером после спектакля или концерта. В тулупах и валенках, переваливаясь, «пингвины» ходили вдоль своей территории, в пределах видимости друг друга. Если кому-нибудь почудится что-то подозрительное, один начинает свистеть, и пойдёт свист вдоль всей улицы!