Маруся Климова - Растоптанные цветы зла. Моя теория литературы

Как бы то ни было, но в Копенгагене Люсетт и Селин были арестованы. Люсетт обвинили в шпионаже и десять дней продержали в камере с пожилой датчанкой, убившей своего мужа и присвоившей себе его деньги. Люсетт не говорила по-датски, а Селин не разрешал ей произносить ни одного слова на этом языке, хотя одно слово она все-таки выучила: «brod», то есть «хлеб».

Когда Люсетт приходила в тюрьму на свидание с Сели– ном, она всегда приносила в сумочке Бебера. Кот не шевелился и только в самый последний момент, как будто прощаясь, протягивал Селину лапку. Люсетт утверждала, что даже печь она топила в своей квартире исключительно ради Бебера, чтобы тот не умер от холода. Таким образом, Бебер невольно помог ей тогда выжить.

В датской тюрьме Селина постоянно подвергали как физическим, так и моральным пыткам. Ему сообщали, что его освобождают, одевали, сажали в автобус, а потом привозили обратно в тюрьму. Не менее часто ему приходилось выслушивать известие о том, что сегодня он будет расстрелян. Селин потерял в тюрьме 20 килограммов, поэтому его поместили в тюремную больницу. Он лежал там за ширмой, и когда рядом с ним умирал пациент, должен был звонить в специальный колокольчик, после чего приходили санитары и забирали труп.

Селин пробыл в тюрьме больше года, но потом адвокату все же удалось добиться его освобождения. В день его возвращения Люсетт купила прекрасную магнолию с белыми цветами. Однако когда Селин пришел домой, все цветы опали – остались одни ветви.

После тюрьмы здоровье Селина было окончательно подорвано: теперь он ходил, опираясь на палку, и чувствовал себя ужасно. Зиму 1947/48 года они провели в небольшой комнатке тюремного сторожа, который временно согласился уехать в Ментон, где жила мать Люсетт. Вообще в Дании им приходилось постоянно переезжать с места на место. Наконец, адвокат Селина Миккельсен предложил им поселиться неподалеку от Корсора, в своем летнем домике на берегу Балтийского моря, где они и провели три года. Лю– сетт каждое утро купалась в Балтийском море, даже в мороз, а Селин потом согревал ей ноги банками с кипятком. В результате Балтику, как и Данию, Селин возненавидел на всю оставшуюся жизнь: за однообразный серый цвет воды и неба, холод и мрак.

Только в середине 1951 года Селин и Люсетт снова смогли вернуться во Францию. Сначала они прилетели в Ниццу, а затем переехали в Ментон, где, как я уже сказала, в то время жила мать Люсетт.

Люсетт каждый день тренировалась, чтобы не потерять физическую форму – прыгала на скакалке, отчего внизу в салоне тряслась хрустальная люстра. Как-то утром служанка принесла им записку, где было сказано: «Вы чрезвычайно нас обяжете, если прекратите свои забавы». На что Селин ответил служанке: «Передайте госпоже, что мы не хотим ни к чему ее обязывать», – и добавил, обращаясь к Люсетт: «Лю– сетт, давай прыгай, тебе осталось еще двадцать раз». Селин не хотел, чтобы Люсетт жила исключительно за его счет и не разрешал ей отказываться от уроков танцев, которые позволяли ей зарабатывать деньги. «Если у тебя не будет денег, ты даже рта открыть не сможешь», – неизменно повторял он. И она действительно всю жизнь, до глубокой старости, продолжала давать уроки танцев. Ученицы приезжали к ней домой. Зал для упражнений сохранился в Медоне до сих пор – с зеркалами и балетными станками вдоль стен.

Ставший последним пристанищем Селина дом в парижском пригороде Медон был куплен в августе на деньги от продажи двух принадлежавших Люсетт ферм в Нормандии. А переехали они в Медон в октябре 1951 года. Тогда Селин и переписал заново их супружеский контракт, в соответствии с которым единственной владелицей дома становилась Люсетт. Он как будто чувствовал, что после его смерти дочь Колетт попытается выгнать Люсетт из дому.

После смерти Бебера Люсетт нашла для Селина нового товарища, купив в универмаге «Самаритэн» попугая Тото. Тото поселился в одной комнате с Селином, где постоянно разбрасывал его рукописи, и порой Люсетт слышала, как они беседуют на одном, только им понятном языке. Люсетт в своей ванной комнате тоже завела множество птиц, для чего на окнах были установлены решетки. Птицы летали там и вили гнезда. Когда она, лежа в ванной, читала журнал, они клювами пробивали страницы, желая обратить на себя ее внимание. Начиная с 1951 года в Медоне у них было 50 собак и бесчисленное количество кошек. Люсетт подбирала на улице всех брошенных животных.

В Медоне Селин продолжал заниматься медициной, но лечил исключительно бедных, которые были не в состоянии ему платить. Кроме того, как правило, он сам посещал их на дому. Один знакомый как-то встретил его на тропинке, ведущей в Нижний Медон. Селин, одетый очень чисто, в пиджаке и при галстуке, стал что-то бормотать, указывая рукой на какой-то дом: «Она там, она недавно пришла…». Потом выяснилось, что он почти каждый день навещает одну старушку, больную раком в последней стадии. Он не брал с нее ни копейки, так как денег у нее не было, а старушка постоянно выражала недовольство, что он плохо ее лечит. Не исключено, что именно ее Селин описывает в романе «Из замка в замок» под именем мадам Нисуа.

Селин оставил медицинскую практику только в 1959 году, когда здоровье его окончательно пошатнулось.

Примерно в это время Люсетт несколько раз возила Селина в Париж к дантисту, после чего они обычно заходили в кафе недалеко от Мадлен, где пили кофе с молоком и ели круассаны. Однажды Селин остался ждать там Люсетт, которая отправилась за покупками. Он был одет по своему обыкновению в драную на локтях кофту и обтертую на вороте и манжетах рубаху, на груди у него виднелись небольшие пятнышки крови. Тут к нему подошел служащий кафе и, деликатно взяв за локоть, попросил к выходу, стараясь при этом не привлекать внимания остальной публики. «Такие места не для тебя, приятель, – объяснил он безропотно повиновавшемуся Селину. – Не стоит тебе сюда приходить!»

Как-то на пляже в Дьеппе Люсетт разговорилась со стариком крайне жалкого и оборванного вида, который собирал там камни и грузил их в тележку. Он начал жаловаться Лю– сетт, рассказывать ей о своей тяжелой жизни, о том, что у него отобрали сарай, где он держал лошадь… И вдруг сказал: «Есть только один человек, который сказал правду об этом мире – это тот, кто написал «Смерть в кредит»! Естественно, он не знал, что говорит с вдовой автора этой книги. После этого старик удалился вместе со своей лошадью и тележкой, груженой кучей камней.

Я познакомилась с Люсетт лет пятнадцать назад, когда ей было восемьдесят. Тогда она была еще полна сил и водила меня в ресторан, оперу, ходила со мной в гости к общим знакомым. Сейчас она уже практически никуда не выходит из своего дома в Медоне и принимает гостей полулежа в кресле, рядом с огромной клеткой попугая Тото. Во время своего последнего пребывания в Париже я наконец решила, что неплохо бы все-таки сделать законченное интервью с вдовой Селина. Люсетт не стала возражать против того, чтобы я записала нашу беседу на магнитофон. Однако когда я попыталась спросить ее про пребывание в Дании, она надолго задумалась и потом несколько раз повторила: «Там было очень холодно, холодно… очень холодно…» И все.