Маруся Климова - Растоптанные цветы зла. Моя теория литературы

Не перестаю удивляться, насколько некоторые люди лишены того, что принято называть «чувством дистанции». Если такой индивидуум садится с тобой за один стол, то он совершенно искренне убежден, что его отделяет от тебя каких– то полтора-два метра. И все! А между тем при всем моем недоверии к тому, что невозможно увидеть глазом и потрогать рукой, именно скрытые от зрения пропорции и расстояния всегда казались мне не просто гораздо более важными, но и более реальными, чем видимые. Конечно, тут есть определенная сложность, и нужно быть достаточно внимательным. Ибо человеческая жизнь, действительно, чем-то напоминает бег на длинную дистанцию, причем бежать всем приходится на одном стадионе и кругами. Отчего порой может показаться, что кто-то не то, чтобы сильно отстал, но даже кого-то обгоняет, хотя на самом деле между ними столько кругов. И в результате одним вдруг начинает надоедать постмодернизм в тот самый момент, когда других уже от критики постмодернизма тошнит. Смешно, но нечто подобное в жизни постоянно происходит. А тут еще появляются случайные зрители и начинают аплодировать, естественно, совсем не тому… Короче, кошмар!

Есть вопросы, на которые практически невозможно найти ответ. Кажется, математики в подобных случаях вынуждены довольствоваться аксиомами, а физики – гипотезами. Я, в частности, никогда не могла понять, почему мужчины так не любят красивых женщин. Естественно, я говорю о гетеросексуалах, так как мужчин с гомосексуальными наклонностями как раз трудно заподозрить в чем-либо подобном. Последнее обстоятельство, вероятно, способно приблизить нас к разгадке этого парадоксального явления: главное не терять нить рассуждений. Красота – едва ли не последнее напоминание людям, что они являются частью природы, а не только социума, где всячески насаждается выдуманная ими мораль. В животном мире ведь нет никакой морали! Так вот. Любое существо, наделенное эстетической привлекательностью, неизбежно вызывает подозрение в посягательстве на общественные устои, хотя в данном случае речь вроде бы и идет о случайно полученной от рождения внешности, а не сознательно созданных произведениях искусства, но все равно. Естественно, что наиболее недоверчиво к этим аномальным отклонениям относятся те особи, которые привыкли считать себя абсолютно нормальными, то есть максимально вписанными в социум. Стоит ли уточнять, кто в наши дни мнит себя таким эталоном нормальности! Что касается гомосексуалистов, то они находятся в постоянном конфликте с обществом и в этом отношении несколько ближе к природе, чем остальные. Это и делает их реакцию на красоту, в том числе и женскую, не такой болезненной, как у большинства мужчин. Гомосексуалисты красивым женщинам, по крайней мере, хотя бы немного сочувствуют.

Известно, что юный Блок, когда решил опубликовать свою книгу «Стихи к Прекрасной Даме», вынужден был временно заменить все заглавные буквы в словах «Она», «Ты», «Дама» и т. п. на строчные. Проделав такой фокус, ему удалось обойти церковную цензуру, поскольку книга сразу же превращалась в набор ничем особенно не примечательных юношеских стихов о любви. А когда книга вышла из печати, то все заглавные буквы в ней снова оказались на своих местах, и в результате она имела достаточно большой успех среди определенной части наиболее экзальтированных и мистически настроенных читателей тех лет. При этом Блок абсолютно ничем не рисковал, так как в тогдашних законах о подобных манипуляциях с буквами в рукописях, отданных на просмотр цензору, вообще ничего не говорилось.

Эта поучительная история невольно заставляет меня задуматься над тем, что стало бы с Библией, если хотя бы мысленно попытаться убрать в ней все заглавные буквы из тех мест, где их по существующим орфографическим нормам быть не должно, то есть из всех слов в середине и конце предложения, включая «Слово», которое якобы было в самом начале. В какой утомительный набор банальностей и исполненных ложного пафоса поучений сразу же превращается эта «книга книг»! Особенно, конечно, Новый Завет! «Вот придет Хозяин и накажет нерадивых виноградарей за то, что те недобросовестно на него трудились…» Ага, щас-с! Выражаясь современным языком, это называется «брать на понт». И ведь ничего больше, кроме этого фокуса с буквами, там нет!

Наткнулась случайно на интервью одного современного философа, где он делится воспоминаниями о своей учебе на философском факультете, а в заключение вдруг предлагает закрыть все философские факультеты вообще. Бравший интервью журналист даже вынес это предложение в подзаголовок, видимо, желая привлечь побольше читателей. Впрочем, у журналистов своя логика, и чем он руководствовался в данном случае я, пожалуй, утверждать не стану. Не исключено, что он расценил это как крик души истосковавшегося по чему-то несбыточному человека и проникся к своему собеседнику искренним сочувствием, а тот, наоборот, сделал это заявление, просто чтобы привлечь к себе внимание публики. Такое тоже исключить нельзя.

Как бы то ни было, но если отвлечься от конкретных личностей и мотивов их поведения, то я это предложение не то, чтобы целиком и полностью разделяю и поддерживаю, но, кажется, очень хорошо понимаю. И особенно то, что оно исходит из уст философа.

Действительно, закончить философский факультет и всю жизнь заниматься философией – что может быть ужаснее! Если бы я закончила Литинститут, то тоже, вероятно, при каждом удобном случае требовала бы его немедленного закрытия, дабы замести следы и избавиться от своего прошлого хотя бы таким образом, раз уж нельзя это прошлое изменить. И это далеко не смешно. Поскольку культура безо всех этих бесконечных вторжений со стороны, когда за перо или кисть вдруг берутся врачи, моряки, военные, шахтеры, партийные деятели, спортсмены, бизнесмены, их жены или даже воры и убийцы, была бы бесконечно скучна. Примерно то же самое можно сказать и о политике. С эстетической точки зрения в политике интересно наблюдать только то, что в нее привносят бывшие крестьяне, рабочие, генералы или те же представители спецслужб, а еще точнее то, что почти всегда находится в противоречии с их сознательными человеческими устремлениями, и поэтому невольно приоткрывает перед многочисленными зрителями завесу, закрывавшую подлинный смысл тех или иных областей и сфер деятельности, о котором раньше все могли только приблизительно догадываться. В конечном счете, именно это я и называю стилем. Есть такая утопическая мечта – создать некое идеальное учебное заведение, которое готовило бы менеджеров высшего звена, включая депутатов, мэров и президентов. Эта идея многим кажется очень перспективной и полезной. Более того, такие учреждения уже существуют, однако его выпускники вряд ли когда-нибудь станут депутатами и тем более президентами, разве что пополнят ряды сотрудников их «аппаратов». А почему? Да потому что они никому не интересны! И это в политике, где прагматика вроде бы должна перевешивать эстетику! А кому может быть интересен выпускник Литинститута? О чем он может поведать своим читателям? О чувствах, погоде, ну, может быть, еще о своих собутыльниках. Однако вся эта информация и так всем хорошо известна, и даже облаченная в форму гладких и тщательно срифмованных стихов никому не нужна. Зато его трогательная старательность и любовь к литературе невольно выдает в нем выпускника Ли– тинститута. И вот это, безусловно, забавно. А что еще способен он принести в литературу, кроме такой любви? С философией, конечно, дело обстоит несколько запутаннее, но суть та же. У человека, закончившего философский факультет, очень мало шансов заинтересовать окружающих своими мыслями.