Юрий Поляков - Государственная недостаточность. Сборник интервью

Когда, готовя книгу к печати, я просмотрел свои старые работы, то увидел: ни за одну из них мне не стыдно сегодня. Честная публицистика не та, что работает на очередного олигарха, очередного политического проходимца, а та, что работает на державу, на непреходящие нравственные принципы, – она не устаревает. Это неправда, что живет она недолго, до выхода следующего номера газеты, журнала. Если написано искренне, честно, талантливо, то публицистика становится таким же документом эпохи, как повесть или роман. А какие-то движения, проявления духовной жизни страны, народа гораздо лучше можно понять, читая публицистику, нежели «фикшн».

Думаю, не каждый может сделать, как я: собрать все свои статьи за многие-многие годы и издать их сегодня. Я это сделал, потому что всегда писал то, что думал, что чувствовал, и если заблуждался, ошибался, то честно, искренне. По моим тогдашним заблуждениям, например, видно, как пятнадцать лет назад манипулировали сознанием всего народа. Понятно, почему мы до сих пор выпутываемся из создавшегося в стране положения.

– Если говорить о сегодняшней российской журналистике, то она по принципиальной сути своей совсем не та, что была лет двадцать назад. Что вы о ней думаете?

– На мой взгляд, наша журналистика сыграла роковую роль в судьбе российской государственности в конце двадцатого века. Это вовсе не обвинение. Просто советская журналистика в силу ряда причин оказалась не готова к глубокому анализу серьезных процессов в жизни страны, которые пошли после перестройки. Она не увидела и не смогла раскрыть обществу действительные механизмы, пружины, движущие силы этих процессов. Те же люди, что занимались созданием и поддержанием советского мифа, занялись созданием другого мифа – антисоветского. Повторяю: обвинять нашу журналистику за это нельзя – просто она была так воспитана. Воспитана как мифологическая журналистика, и просто поменяла идеологический знак с коммунистического на антикоммунистический, вот и все. В этом и заключалось ее обновление в новых условиях.

Лишь благодаря отдельным талантливым людям, благодаря Богом данному им интеллекту она прорывалась изредка сквозь туман современности, провидела, что грядет. Но мало кто к этому тогда прислушивался. В те годы, помню, в одной газете была такая рубрика «Гранды гласности». Сейчас прямо-таки стыдно перечитывать, что писали под этой рубрикой «гранды» перестроечной журналистики. Стыдно, что взрослые люди, подчас с немалым жизненным опытом, несли такую, прямо скажем, ахинею.

И все же полбеды, если бы только эта ошибка была допущена, весь народ тогда ошибся, попавшись на лукавые посулы. Журналистика в известной степени подтолкнула народ именно к революционной ломке сложившегося в стране уклада, государственных и общественных структур, хотя можно было пойти эволюционным путем, постепенно, секторами перестраивая экономику и все остальное, не разрушая, не подрывая научный, военный, экономический, культурный потенциал, не теряя международный авторитет, не отталкивая союзников… Выбрали же китайцы такой путь. Наша страна пошла революционной дорогой, а революция – это взрыв, когда ломается, теряется почти все, что создано за прошлые годы. Да, наша журналистика была сформирована в советском обществе, где считалось, что революция – это благо, что поступательное развитие общества, прогресс, пусть и не так быстро, как хочется, всегда ведет к улучшению жизни людей, к процветанию страны. Нам и в голову не приходило, что развитие может пойти вспять, к резкому ухудшению жизни. Но, снова говорю, если бы только этой ошибкой все ограничилось, то претензии предъявлять было бы нелепо. Ошибались-то всем народом.

К сожалению, значительная часть журналистов в девяностых годах беззастенчиво, откровенно продалась разным политическим силам, ельцинской группе, олигархам. Многие журналисты, не скрывая, похвалялись до дефолта девяносто восьмого, какие деньги «имеют» и за что. Они превратились в идеологическую обслугу олигархических и политических кланов. Где уж тут думать о судьбе народа, участи страны! В газетной журналистике это было, может быть, не очень заметно, но на телевидении доходило до смешного: человек, вещавший с одного канала, переходил на другой канал и начинал утверждать подчас прямо противоположное тому, что говорил буквально вчера. Люди служили не делу, а лицам, кланам, мамоне. Говорить, что свобода слова была чуть ли не единственным нашим достижением в годы перестройки и становления демократии, – глупо. Мы воспользовались этой свободой слова, как ломом, а не как скальпелем.

– Выступая в Центральном доме журналиста на собрании в честь 175-летия «Литературной газеты», вы сказали, что вы лично и газета не играют во всякого рода мифологемы, вроде «свободы слова»…

– В самом деле, не играем. Свободы слова – в том смысле, которое вкладывали в это понятие лучшие умы России, – у нас никогда не было. Ни при советской власти, ни в 90-е годы. Я под свободой слова понимаю честное выполнение своего профессионального долга. А профессиональный долг журналиста заключается в том, чтобы разобраться в сути явления и объяснить читателям. Честно все проанализировать и честно про все написать. При советской власти сказать на страницах государственной прессы, что ты на самом деле думаешь, если это идет вразрез с партийной линией, тебе никто бы не дал. И многие шли на конфликт, шли в диссиденты, печатались на Западе. Они рисковали практически всем. И вот все стало по-другому: сказать неугодное власть или деньги имущим ты можешь, но тебе за это просто не заплатят, в худшем случае попросят уйти из издания. И многие этого не выдержали, сломались. В девяностые годы всегда можно было сказать, что ты думаешь о чем-то или о ком-то, в неангажированных изданиях, но у них были маленькие тиражи, маленькие гонорары. Как ни странно, люди, которые раньше готовы были бодаться с КГБ, становиться диссидентами, в новых условиях ломались, покорялись…

Сейчас, наконец, повели речь о том, что пора бы начать выстраивать нормальную постсоветскую журналистику – со своим кодексом чести, со своей профессиональной ответственностью за сказанное слово, с пониманием того, что если ты сегодня наврешь, то завтра будешь отвечать за это. Отвечать публично. У нас нет элементарных основ ни журналистской этики, ни корпоративной чести, нет журналистики, которая идейно стоит на стороне общества, государственности – подчеркиваю: государственности, а не государства. Всегда будут стрингеры, будут продажные журналисты, но, надеюсь, будет и честная, принципиальная журналистика. Она должна задавать тон в обществе. Как в литературе: написал честную книгу – тебя будут уважать, написал халтуру – руки не подадут. В журналистике нет такого сейчас – критерии размыты, все смешалось. Мы находимся пока в самом начале пути. А обвинять государство в наступлении на свободу слова – по меньшей мере, смешно, потому что наступать не на что.