Юрий Поляков - Государственная недостаточность. Сборник интервью

– А что лично для вас значили последние пятнадцать лет?

– В литературном плане они для меня были успешными. У меня вышел пятитомник. В минувшем марте в Театре Сатиры состоялась премьера комедии «Хомо эректус, или Свинг по-русски». Ее театр долго не мог выпустить. Даже актеры поссорились по политическим соображениям. К примеру, один достаточно известный комик, который должен был играть депутата, заявил, что я клевещу на демократию и правозащитное движение. Депутат, по пьесе, из диссидента превратился во взяточника. Но интересна не только реакция актеров. Накануне раздался звонок из одного «высокого» кабинета с просьбой отменить премьеру и «направить им текст пьесы для вычитки». Оказалось: кто-то доложил, что у меня, мол, пародируется Путин. Но кроме песни «А в чистом поле система «Град». За нами Путин и Сталинград», вставленной режиссером, в спектакле о Путине нет ничего. Ширвиндт резко объяснил, что пьеса раньше была опубликована и ни у кого прежде не возникало никаких вопросов. На этом недоразумения были исчерпаны. Но сам факт показателен. Он воскресил воспоминания о моем дебюте с повестью «ЧП районного масштаба». Ее тоже запрещали и не печатали. Разные времена, но реакция схожая. В чем дело? И я понял, власть никогда не любила сатиры. Сегодня она спокойно смотрит на то, как матерятся на сцене, имитируют половые акты, но как только писатель пытается дать системный сатирический образ времени, власть сразу напрягается. Ведь настоящая сатира дает серьезный социально-нравственный анализ социума… Сейчас «Хомо эректус» идет с большим успехом. Всегда аншлаги. Ее уже поставили в Волгограде. Зритель соскучился по нормальной современной драматургии.

– Кто сегодня положительный герой?

– С положительными героями у меня всегда было тяжело. Меня за это еще при советской власти критиковали. Мои сюжеты сатирические. И, как правило, положительный герой у меня – смех. Как, извините, у Гоголя…

– А как вы пришли в литературу?

– Мой путь в писательство – это результат советской работы с творческой молодежью. Но, к моему огорчению, сегодня эта система разрушена. В результате приток в литературу людей снизу почти иссяк. В литературу сейчас нередко идут дети писателей, актеров и так далее. В этом ничего плохого нет, но я считаю, что серьезным писателем может стать только человек, который в своем развитии прошел все ступеньки общественной лестницы. Тогда у него есть с чем сравнивать и есть цельное видение картины. А что видел ребенок, выросший в семье народного артиста? Он видел богемный срез жизни. И, по сути, только эту жизнь он хорошо знает и об этом пишет. Пишет иногда талантливо и увлекательно. Но это не вся жизнь общества. Вообразите, если бы весь социальный опыт Горького исчерпывался бы сожительством с актрисой Андреевой и гулянками мхатовцев! И что?

– А какие у вас были университеты?

– Я ребенок московских общежитий. С детства был очень активным. В школе избрали секретарем комсомольской организации. Потом поступил в пединститут. Окончил его, немного поработал в школе. Забрали в армию. Военной кафедры в нашем вузе не было. Из армии вернулся посреди учебного года, в школу меня не взяли. Куда податься? Связей нет. Встретил знакомых по комсомолу. Предложили пойти инструктором школьного отдела в Бауманский РК ВЛКСМ. Проработал там год. И нужно сказать, что это опыт на всю жизнь. Ведь что такое комсомол, если отвлечься от идеологии? Это единственное в советской системе место, где юноше можно было получить менеджерские навыки.

– Менеджера чего?

– Менеджера молодежного движения, если переводить на птичий нынешний язык. А говоря по-русски: организатора широкого профиля.

– Но «ЧП районного масштаба» меньше всего похоже на глянцевый труд из серии: передовой опыт науки управления.

– Давайте не путать реальность с литературой. Да, вместе с обретенными навыками я увидел, как вырождается аппарат. Удивительная вещь – только недавно я понял, что повесть «ЧП районного масштаба» можно рассматривать не только как сатиру на комсомол. С другой стороны – это оказалась единственная вещь (почему ее сейчас и переиздают), где показано зарождение нового класса, который фактически сдал советскую цивилизацию, который растащил страну и сегодня сидит по банкам и фирмам. Это мои герои. Их нравственная «подготовка» к историческому повороту и описана в «ЧП». Иной раз художественная литература гораздо глубже и тоньше отражает жизнь, чем даже думает сам художник. Потом я эту тему продолжил в «Апофегее», где герои уже перешли в партийный аппарат, но продолжали думать не о державе, а о карьерных шажках.

– Насколько изменилась ваша жизнь после опубликования «ЧП районного масштаба»?

– Про такие моменты говорят: он проснулся знаменитым. Сперва меня жутко раскритиковали, а потом избрали кандидатом в ЦК комсомола.

– Но карьеры вы так и не сделали на этом поприще. Почему?

– События переплелись самым причудливым образом. После выхода в свет повести по ней был снят и фильм. Его показали съезду комсомола, на котором выдвигали делегатов на Съезд Советов народных депутатов СССР. Я был одним из первых в списке счастливчиков. Сейчас понимаю – если бы мою кандидатуру тогда утвердили, моя жизнь могла бы сложиться совершенно иначе – катастрофично. Однако после показа фильма меня единодушно «прокатили», вычеркнули из списка. Чему я сейчас несказанно рад. Писатель должен соприкасаться с политической жизнью (это в наших традициях), но он ни в коем случае не должен быть профессиональным политиком, иначе пропадут неангажированность и объективность. После же повести «Апофегей» я попал в черные списки, но уже у либералов и был в достаточно жесткой оппозиции практически все последнее десятилетие прошлого века. Я был неуморимый критик ельцинской эпохи. Я тогда написал много книг. И одна из них «Демгородок» – антиутопия, где по сюжету – к власти приходит военный и начинает борьбу с олигархами – отбирает у них то, что они отобрали в свое время у государства. Там немало совпадений с сегодняшним днем.

– А что из написанного наиболее дорого?

– Наверное, «Козленок в молоке». Хотя могу упомянуть и сборник пьес «Хомо эректус», который, к удивлению издателей, быстро разошелся.

– Кто ваш самый строгий критик?

– У меня есть несколько давних друзей не из литературного мира – технические интеллигенты с гуманитарной направленностью. Я им обычно первым даю читать. Жене ведь давать нельзя. Жена читает прозу мужа, как следователь по особо важным делам, пытаясь найти в написанном состав супружеской неверности. Собратьям по перу давать бессмысленно, потому что писатель всегда ревниво настроен по отношению к коллеге.