Николай Усков - Неизвестная Россия. История, которая вас удивит

Фактор одобрения людьми станет центром ее политики. И это было безусловным новшеством для всей истории страны. Однажды она говорила с Поповым, когда-то начальником потемкинской канцелярии, потом ее статс-секретарем: «Дело зашло о неограниченной власти ее не только внутри России, но и в чужих землях. Я говорил ей с изумлением о том слепом повиновении, с которым воля ее везде была исполняема, и о том усердии и ревности, с каким старались все ей угождать. «Это не так легко, как ты думаешь, – сказала она. – Во-первых, повеления мои не исполнялись бы с точностью, если бы не были удобны к исполнению. Ты сам знаешь, с какой осмотрительностью, с какой осторожностью поступаю я в издании моих узаконений. Я разбираю обстоятельства, изведываю мысли просвещенной части народа и по ним заключаю, какое действие указ мой произвесть должен. Когда уже наперед я уверена об общем одобрении, тогда выпускаю я мое повеление и имею удовольствие видеть то, что ты называешь слепым повиновением. Вот основание власти неограниченной. Но будь уверен, что слепо не повинуются, когда приказание не приноровлено к обычаям, к мнению народному и когда в оном я последовала одной своей воле, не размышляя о следствиях. Во-вторых, ты ошибаешься, когда думаешь, что вокруг меня все делается только мне угодное. Напротив того, я, принуждая себя, стараюсь угождать каждому, сообразно с заслугами, достоинствами, склонностями и привычками. И поверь мне, что гораздо легче делать приятное для всех, нежели, чтобы все тебе угождали. Напрасно сего будешь ожидать и будешь огорчаться. Но я сего огорчения не имею, ибо не ожидаю, чтобы все без изъятия по-моему делалось. Может быть, сначала и трудно было себя к тому приучить, но теперь с удовольствием я чувствую, что, не имея прихотей, капризов и вспыльчивости, не могу я быть в тягость и беседа моя всем нравится».

«Не рожденная от крови наших государей, – пишет князь Щербатов, – жена, свергнувшая своего мужа возмущением и вооруженною рукою, в награду за столь добродетельное дело корону и скипетр российский получила, купно с именованием «благочестивой государыни», яко в церквях моления о наших государях производится». Сознавая правду не хуже князя Щербатова, Екатерина желала оставаться императрицей сердец, она как будто отрабатывала аванс, выданный ей обществом в 1762 году.

Уже распорядок ее жизни был четким, размеренным и весьма жестким, лишенным как авралов, так и праздности, хандры или загулов. Летом она вставала в 5 утра, в 7–8 часов – зимой и при плохом самочувствии. Сама разводила камин, зажигала свечи и садилась за письменный стол в кабинете. Эти первые часы дня, когда во дворце все спали, были обычно посвящены ее личным литературным занятиям, а также обширной переписке с корреспондентами в России и Европе – «не пописавши, нельзя и одного дня прожить», признавалась она своему секретарю.

Екатерина, вероятно, ценила одиночество, а потому спокойно относилась к отсутствию слуг в эти ранние часы. Однажды, когда слуги ей все-таки понадобились, она позвонила пару раз в колокольчик и, никого не дождавшись, выглянула в соседнюю комнату. Слуги играли в карты. На упрек государыни они как ни в чем не бывало ответили: «Мы просто хотели закончить партию». Такую сцену даже трудно себе представить, ее можно объяснить только добрым нравом самой хозяйки и, возможно, привычкой императрицы, разбаловавшей слуг. Дело в том, что утром Екатерина обычно навещала своего фаворита и не любила попадаться кому бы то ни было на глаза. Это было ее личное время. И слуги об этом знали.

К девяти императрица покидала кабинет и направлялась в спальню слушать дела. Приглашение в спальню, пришедшее в Россию из Франции, воспринималось как знак особого доверия монарха, хотя мизансцена мало чем отличалась от офисной. Екатерина сидела за небольшим столиком. Напротив, тоже за столиком, устраивался докладчик. Интимность обстановки подчеркивал только наряд государыни – белый шлафрок, то есть ночная рубашка, капот и чепец, который обычно сползал на левую сторону. Здесь она также не стеснялась носить очки с толстыми стеклами. «Верно, вам еще не нужен этот снаряд, – кокетничает императрица с секретарем, – а мы в долговременной службе государству притупили зрение».

Ко времени докладов дворец уже просыпался, и гул огромного муравейника нередко беспокоил государыню. Впрочем, она это терпела. Однажды какая-то молодежь принялась играть в соседней комнате в волан и так расшумелась, что Екатерина не могла расслышать слов докладчика. Он спросил императрицу: «Не прикажете ли велеть им замолчать?» – «Нет, у всех свои занятия, – отвечала Екатерина. – Оставьте их веселиться, а сами читайте погромче». В подобных историях хорошо заметно, что Екатерина не просто внесла стилистические коррективы в грубые нравы российского общества, она внутренне была убеждена в праве подданных на личную жизнь, не подчиненную высшим интересам, а абсолютно самоценную и автономную. Это ее убеждение проявлялось не только в массе бытовых мелочей, но и в законодательстве.

К полудню Екатерина уже была на ногах около восьми часов, то есть провела полноценный рабочий день. Она делала перерыв на туалет и переодевание в платье, при «волосочесании» обычно присутствовал ее сын, позднее внуки. Приведя себя в порядок, императрица, наконец, совершала «выход», то есть появлялась на публике по дороге в домашний храм или сразу в столовую. В зависимости от обстоятельств этот «выход» мог превратиться в многочасовое общение с придворными, сановниками, генералами и дипломатами, которые, рассредоточившись по обширным комнатам дворца, ожидали явления своего солнца. В результате за стол императрица иногда садилась в два часа дня. В ее желудке к этому времени ничего, кроме утреннего кофе, не было, а позади оставалось уже 10 часов работы с небольшим перерывом на туалет.

За обычным обедом у Екатерины присутствовали от двух до десяти человек, за праздничным – от двадцати до шестидесяти гостей. В пост она обедала одна. На еду у императрицы все жаловались, некоторые придворные даже предпочитали заблаговременно перекусить. Обед занимал не более часа. Екатерина ела мало, вино почти не пила, только под старость по совету врачей стала выпивать один бокал мадеры. Любимым ее блюдом была вареная говядина с солеными огурцами и смородиновое желе. Императрица постоянно сидела на диете, но все равно располнела, судя по всему, вследствие климакса. В последние годы у нее стали отекать ноги, появились язвы, и она была вынуждена пользоваться устройством, напоминающим лифт. Впрочем, как отмечает современник, зубы она все сохранила, «от чего говорила твердо, без шиканья, только несколько мужественно».