Николай Усков - Неизвестная Россия. История, которая вас удивит

Очевидно, что причина, по которой она не собиралась расставаться с самодержавием, лежала не только в ее наблюдениях за Польшей, Швецией или Британией. Екатерина ощущала свое полное одиночество в России. Трогательно это ее восклицание: «Даже граф Александр Сергеевич Строганов…» Полагаю, чувство экзистенционального одиночества не раз накатывало и накатывает на русских правителей – оно прямое следствие совершенно исключительного их положения. Как выразился правнук Екатерины, Александр II: «Управлять Россией очень просто, но совершенно бесполезно». Правда, Екатерина не унывала и не отчаивалась, она понимала, что самодержавие в ее руках – это действенный инструмент по преобразованию России на более справедливых, рациональных и гуманных основаниях. Злоупотреблять самодержавием значило оставаться деспотом, делиться им с другими – рисковать отдать власть «безрассудному и жестокому обществу», «невежественным дворянам», «народу от природы беспокойному, неблагодарному и полному доносчиков». Императрица была убеждена, что с помощью самодержавия может многое исправить и, кроме нее, сделать этого никто не способен.

Она прекратила преследования раскольников и обеспечила равенство их в правах с никонианами, запретила пытки, не злоупотребляла цензурой и разрешила частные типографии, приняла действенные меры по поощрению частной инициативы, развитию предпринимательства и торговли и т. д. Полный обзор всех законодательных инициатив императрицы потребовал бы многостраничной эпопеи вроде трудов Мадариаги, Брикнера или Бильбасова, и я вынужден от него отказаться.

Человек любит ярлыки. Они помогают мозгу чувствовать себя комфортно на любой незнакомой территории. Назвал и успокоился: «Екатерина – просвещенный монарх». Не стоит забывать, что в отличие от нас императрица находилась в совершенно неизведанном краю, она вышла за пределы ее любимой политической науки. Эта наука обрекала ее на постыдное звание деспота, «душа республиканки» бунтовала и пыталась найти решение. Но и тут ее ждало одиночество самодержца, окруженного рабами, владеющими, в свою очередь, другими рабами. Екатерининское «мыслить гуманно и как люди» – в российских реалиях никак не исчерпывается обычным значением слова «просвещение». Екатерина, будучи человеком другой культуры, прекрасно видела ту ментальную пропасть, которая разделяет Европу и ее новую родину. Она чувствовала это, не только когда наблюдала за повадками своей тетки Елизаветы, присутствовала на заседаниях Уложенной комиссии или читала материалы следствия по делу Салтычихи, которому именно она дала ход в 1762 году.

Как человек литературный, много переводивший на русский язык, Екатерина вполне осознавала отсутствие целого цивилизационного пласта в русской речи, а соответственно и в жизни. На это обратил внимание, например, сын знаменитого екатерининского адмирала и сам адмирал Павел Чичагов: «Она очень скоро заметила недостаток обработки этого языка, который я сам очень люблю как большой патриот, но чтобы быть справедливым во всем, скажу, что он богат словами простонародными, выражениями тривиальными, но очень беден в отношении высокого или поэтического слога. Слова sentiment, admiration, génie, honneur, faculté, impressionnable; оттенки слов: bravoure, courage, valeur… vaillance не существуют, равно как и множество технических терминов по части наук, искусств и естественной истории».

Сегодня мы можем перевести слова, для которых Чичагов не находил еще русских аналогов: чувство, удивление, гений, честь, способность, впечатлительный, храбрость, мужество, доблесть, неустрашимость. Трудно поверить, что эти понятия «высокого или поэтического слога» еще спали. Потребность в них внезапно обнаружилась в екатерининское царствование, и они довольно быстро проснутся и станут общеупотребительными. Бедность соответствующего понятийного аппарата, безусловно, отражала степень нравственного развития народа, который как-то обходился без чести и впечатлительности. «Скипетр деспотов тяжелым гнетом ложится на разум человеческий, и тогда язык подвергается тому же принуждению, которое властелин налагает на всех. Язык делается льстив или скрытен; щедр на ложь и на оговорки и впадает в смешную пошлость или замыкается в преувеличенную сжатость. Ограничивается одами, хвалебными словами или бесцветными сказками. Он бывает всегда извращен той ролью, которую присужден играть пред царедворцами, цензорами, шпионами и в особенности перед невеждами. Скипетру Екатерины суждено было освободить язык от всех этих пут и открыть ему широкое и раздольное поприще». Чичагов правильно улавливал связь между политикой и языком, хотя и несколько упрощал ее. Екатерина не столько раскрепощала язык, она пыталась внедрить в России новую систему ценностей, в которой уважение к личности, гуманизм, чувство собственного достоинства являются ключевыми понятиями, но в ней есть место также впечатлительности и удивлению. Наверное, этот замысел удался императрице лучше всего. Во всяком случае, человеколюбие, которое она сделала модным, станет главной чертой русской высокой культуры XIX века. Я не представляю себе Гоголя, Достоевского и Толстого без царствования Екатерины.

Императрица понимала, что заданный ею вектор развития страны отнюдь не гарантирован. Ей предстояло преодолеть последнюю данность своей жизни – смерть, как прежде она преодолевала собственную национальность, конфессию, пол, порядок престолонаследия или постулаты политической науки. Поэтому она так мучительно искала способы передать престол любимому внуку Александру, минуя своего неудачного сына. Когда-то, едва родив Павла, она его лишилась – младенца забрала Елизавета Петровна. Теперь у нее была власть, чтобы сделать из внуков то, чего не получилось из сына.

При всей грандиозной занятости Екатерина всегда находила для них время. Это был ее шанс продолжить начатое, но отнюдь не законченное. Ее одиночество вдруг обрело надежду. Екатерина впервые в русской истории принялась писать специально для детей, она первый наш детский писатель – это были не только сказки, нравоучительные рассказы, зарисовки из русской истории, но даже учебники. Мало кто знает, но именно екатерининской любви к внукам мир обязан изобретением детского комбинезона. Она его лично сконструировала и щедро делилась своей находкой, в частности отправила выкройку шведскому королю Густаву III, когда прослышала о готовящемся пополнении семейства.

Императрица считала, что жизнь внуков должна быть простой и спартанской: много свежего воздуха, здоровая еда без излишеств, температура в детских на уровне 14–15 градусов, никаких колыбелей, вместо них – жесткие кожаные матрасы, в младенческом возрасте огороженные на манер современных манежей, ежедневные купания, с годами – в холодной воде. Ее внуки имели маленькие садики, в которых самостоятельно ухаживали за растениями. Воспитание, считала Екатерина, не должно ограничиваться только образованием. Детей следовало приучать к правдивости, стойкости, отваге. Императрица одобряла механические игрушки, развивающие воображение и полезные навыки. Так, первую печатную машинку в истории России она заказала именно для Александра. Его воспитателем императрица с «душою республиканки», назначила швейцарца – Цезаря де Лагарпа, поклонника Руссо и Французской революции, отказавшегося даже от дворянской частицы «де» в своей фамилии.