Кевин Сайтс - Синдром войны. О чем не говорят солдаты

«Я спросил у Форда, что нужно делать. Когда я приехал, он стоял, прислонившись спиной к своему Humvee. Я посмотрел налево. Там лежали тела, прикрытые брезентом. Ветер сорвал его, и я увидел Дженкинса. Это был настоящий шок. Его тело было полностью сожжено. Один черный уголь, и только зубы белеют. Я понял, что это он, потому что у него на ноге была бирка с именем. И я узнал его машину. Это был такой ужас! Настоящий шок! Я потерял дар речи. Я даже вообразить такого себе не мог. Но это все происходило на самом деле. Я упал на колени. Я посмотрел на Форда, вдруг он мне объяснит, как это все возможно. Но нет, он ничего не сказал».

Увиденное стоит перед глазами Шелтона и сейчас, 20 лет спустя. Он рассказывает мне все это по телефону и начинает рыдать. Мне приходит в голову, что моя затея с книгой на самом деле может оказаться очень рискованной. Если мне и удастся убедить ветеранов поделиться со мной своим опытом, кто знает, к каким последствиям это приведет? Не станет ли им после этого еще хуже?

«Я не знаю, что это было — шок или злость, только я кричал и кричал, что они мертвы и что я больше не хочу заниматься всем этим. Я был в ярости, сбит с толку. Мне казалось, что командир взвода специально сделал так, чтобы я увидел тела», — говорит Шелтон, продолжая плакать.

«Форд стал меня успокаивать, пытался переключить мое внимание. Вообще был очень добр ко мне. Но я не хотел, чтобы ко мне кто-то прикасался, чтобы со мной кто-то говорил. Они не видели того, что увидел я. Они не могли сказать мне, что все будет в порядке. В тот день никто ничего не мог мне сказать. Никакие слова не могли изменить то, что я увидел. Я просто хотел, чтобы меня оставили в покое. Это был шок. Да, я был в шоке. Помню, я сел в машину. А они лежали на песке. Я посмотрел на моего наводчика орудия… По рации меня вызывает лейтенант, я уже давно не связывался с ним. Он вызывает меня по рации, а я не могу ответить, просто не могу. Я смотрю на наводчика, а он мне говорит: «Ответь, пожалуйста». В конце концов я беру рацию и начинаю повторять: «Они мертвы, мертвы, они все мертвы»».

Шелтон молчит несколько минут, потом продолжает: «Сначала тишина. Потом мне говорят: «Успокойся, Blue 2 [позывные Шелтона], успокойся». Я видел, что наводчику страшно. Но я не хотел с ним разговаривать. Он ничего не мог мне сказать. Мы с ним так никогда это и не обсуждали, было слишком больно. Мне не было страшно, я испытывал только ярость. Нет, даже не ярость, что-то еще более ужасное. Шок оттого, что вот так, лицом к лицу, столкнулся со смертью. Я больше никогда не хочу такого пережить. Это какое-то животное чувство. Испытываешь ярость. Хочется убивать. Гнев был просто невыносимый. Мы снова вернулись на передовую. Мы стреляли и стреляли, я даже не понимал, кто это вокруг, не понимал, что это иракские солдаты.

Потом стрельба закончилась. Я почувствовал себя опустошенным. Во мне как будто что-то оборвалось. Появилась какая-то пустота. После этого боя все стало, как в тумане. Я перестал молиться Богу. Меня воспитывали в христианской семье, но я больше ни во что не верил. Обугленная человеческая плоть… Нас просто никто не слышит. После этого я участвовал во многих облавах. Я вызывался участвовать во всех операциях. Меня подстегивал гнев. Мне хотелось занять себя чем-нибудь. После этого первого боя мне было уже все равно. Если честно, так было даже легче. Я не испытывал ни грусти, ни чувства вины. Я только был очень зол. Ну и думал о том, что единственная возможность попасть домой — выполнить эту работу».

Через два дня Аль-Хафджи удалось освободить от иракских войск. Батальон Шелтона получил приказ войти на территорию Кувейта. После ожесточенного боя и потери 11 человек бойцы чувствовали себя неспокойно и напряженно.

«Мы пересекли границу Кувейта 2 февраля 1991 года. Мы сожгли почти все свои письма, чтобы они не попали в руки врагу. У меня осталось всего несколько писем и фотография сына Тирона. На рассвете, когда должно было взойти солнце, все до самого горизонта стало черным. Они [иракцы] подожгли месторождения нефти».

Чтобы прикрыть свое отступление, иракские войска подожгли 600 нефтяных скважин. Дым пожаров был настолько густой, что его видно на фотографиях из космоса. Шелтон смотрел на огни на огромном пространстве затянутой дымом пустыни, и ему все это казалось картиной из Апокалипсиса, мрачной и сюрреалистичной. Направляясь в Кувейт по дороге, расчищенной саперами от мин, его машина заглохла.

«Я смотрел, как войска уходят к горизонту. Я забрался на крышу машины, снял каску и бронежилет. Я хотел, чтобы в меня попали. В нас стреляли, и я хотел, чтоб в меня попали». Но его желание не исполнилось. Он снова надел каску и бронежилет, и его LAV отбуксировали в тыл на ремонт.

«Пока чинили машину, мы не принимали участия в бою. Из-за пожаров, устроенных иракцами, нефть буквально лилась с неба. Мы все были покрыты нефтью. Она была повсюду.

Как будто дождь, только нефтяной. И никуда от него не спрячешься».

Машину починили, и они направились в Кувейт.

«Мы нагнали свое подразделение в аэропорту Кувейта. И тут рядом с нами взорвалась ракета Scud. Такой взрыв, земля под ногами закачалась! Но вот что взбесило всех нас, не только меня: нам было приказано освободить аэропорт Кувейта от иракских войск. Ну, мы вошли в аэропорт, и какие-то пехотинцы установили там американский флаг. И попросили кувейтских бойцов поставить свой. И нас стали снимать. Представляете, это все ради фотографии! Нам столько пришлось пережить, чтобы получился хороший кадр!»

После окончания войны в Персидском заливе Шелтон еще двадцать лет прослужил в морской пехоте. Но несмотря на кажущуюся стабильность, душевного равновесия ему достичь не удалось. Воспоминания о погибших товарищах и сожженном трупе Дженкинса не оставили его до сих пор. Вернувшись в США, он начал пить и принимать наркотики. Но у него появилась и другая, еще более опасная привычка. Наверное, в этом была виновата не только война, но и какая-то более давняя травма. От этой привычки он не мог избавиться в течение 13 лет.

«Это началось в 1994 году. Я стал резать себя ножом. Выглядит ужасно, но помогает справиться с болью. Я брал кухонные ножи, ножи для мяса. Я это делал несколько раз в месяц. У меня весь живот в шрамах. И руки, и ноги тоже. Даже швы приходилось накладывать. На ногах из-за волос их не так видно, а вообще они заметные. Вот так, я ношу свою боль на себе. Нужно было как-то справляться с этой внутренней болью. Это немного помогало».

Кроме того, Шелтон вымещал свою злобу и боль на жене. После того как во время ссоры он ее ударил, его обязали пройти специальные курсы, чтобы научиться контролировать вспышки гнева. Несмотря на психологические проблемы, Шелтон подал заявку на одну из самых ответственных должностей в морской пехоте — должность инструктора. Отбор кандидатов предполагал встречу с психологом.