Кевин Сайтс - Синдром войны. О чем не говорят солдаты

«Мой отец два года прослужил в ВВС, а оба дедушки воевали во Второй мировой войне, — рассказывает Искол. — У меня в жизни все складывалось очень гладко, так что мне было за что испытывать благодарность к своей стране. Я чувствовал, что пойти служить — мой долг. Вот таким я был идеалистом».

Первое боевое задание Искола в составе l-ro батальона l-ro полка морской пехоты получилось совсем не таким, как он рассчитывал. Он надеялся попасть в самый опасный район, в Багдад или провинцию Аль-Анбар. Но его направили на юг Ирака командовать водными операциями на реке Шатт-эль-Араб возле Басры.

«Сутки напролет мы патрулировали водные пути, осматривали рыболовецкие суда, изымали у них оружие или нефть, которую они контрабандой везли в Иран. Почти все суда, которые мы останавливали, занимались контрабандой. Как правило, в них был фальшпол с потайным трюмом, где они прятали нефть. Обычно в каждой нашей операции участвовало шесть судов. Экипаж двух из них прикрывал остальных, снайперы брали на прицел судно, которое мы проверяли. Мы подходили к судну и просили у капитана разрешения подняться на борт. Потом капитан должен был собрать всю свою команду на палубе, а мы искали оружие и контрабандные товары».

Совсем не такого он ожидал от службы в Ираке.

«Ведь тогда происходили события исторической важности. А я не принимал в этом участия. Я испытывал то же, что, наверное, мог чувствовать какой-нибудь представитель «великого поколения», которого не взяли в армию из-за плоскостопия».

Когда командировка закончилась, Искол тут же стал искать возможность вернуться обратно в Ирак. У сержанта, служившего в его взводе, оказался друг в 3-м батальоне 1-го полка корпуса морской пехоты. Он и помог добиться перевода. В июне 2004-го, проведя всего несколько месяцев в США, Искол снова отправился в Ирак. Через неделю после прибытия его назначили командовать так называемыми объединенными операциями: его взвод был на четыре месяца прикомандирован к шести взводам Национальной гвардии Ирака. По словам Закари, бойцы пяти иракских взводов были шиитами и уже неоднократно участвовали в совместных операциях с американцами. В шестом же взводе преобладали сунниты, скорее всего, имевшие связи с повстанцами.

Исколу помогал переводчик, Халил Абуд. Абуд стал близким другом Закари, его гидом, учителем, доверенным лицом. Их связывали настолько близкие отношения, что иракские солдаты даже стали называть Абуда Абу Заки, то есть отцом Зака.

Абуд начал работать на американцев, потому что не мог прокормить свою семью на положенную ему пенсию — $10 в месяц. Сначала он помогал американской пехоте, а потом оказался в провинции Аль-Анбар, где стал переводчиком уже для морских пехотинцев.

Абуд умел, не теряя собственного достоинства, находить общий язык со всеми — от бедных крестьян до влиятельных шейхов. Искол говорит, что Халил настолько хорошо ладил с лидерами местных кланов, что иногда чувствовал себя в его присутствии маленьким мальчиком. Поначалу ему было сложно с этим мириться. Он вспоминает, как однажды во время встречи прервал Халила: «Спасибо большое, что поддерживаете с ними беседу, но я бы предпочел, чтобы вы только переводили, я бы хотел сам с ними разговаривать». На самом деле Абуд и местные вожди только обменивались приветствиями, они еще не перешли к делу. В комнате воцарилось молчание. «Тогда я понял, что мне нужно попридержать свой пыл, быть поскромнее. Абуд во всем этом разбирался гораздо лучше меня».

«Следующие полгода мы каждый день проводили вместе. Он стал моими глазами, моими ушами, моим голосом. Я ему доверял, как собственному отцу. Я знал, что он очень порядочный человек. Было в нем что-то особенное».

Искол многим обязан Абуду. За одну услугу он особенно благодарен своему другу.

«Однажды нам поступила информация о том, что ночью отряд боевиков должен направляться из Эль-Фаллуджи в Багдад. Нам было приказано поставить на дороге контрольно-пропускной пункт, соорудить заграждения из колючей проволоки, все как положено. Поскольку повстанцы часто просто подъезжали к КПП, стреляли несколько раз и уезжали, мне пришла в голову идея устанавливать на дороге шипованные пластины с дистанционным управлением, чтобы прокалывать им шины при попытке скрыться. В общем, мы поставили временный пропускной пункт на трассе Мичиган [23] Во время кампаний американские военные, как правило, называют основные местные дороги более привычным для себя способом. Например, в Ираке были в ходу названия «трасса Мичиган» или «трасса Тампа». Такого типа наименования используются всеми родами войск, на военных картах и в системах GPS. в пяти километрах к востоку от Эль-Фаллуджи. Устроили засаду, стали ждать. В какой-то момент увидели несущийся на большой скорости самосвал. Он снес нашу первую полосу заграждений, и наш пулеметчик открыл огонь. — Искол говорит, что сам отдал такой приказ. — Потом все наши, иракцы тоже, начали стрелять. И тут оказалось, что мы заняли неудачные позиции: мы ведь находились рядом с шипами на дороге, и получалось, что другие наши подразделения стреляют в нашем направлении. А мы решили, что нас обстреливают из самосвала. В конце концов самосвал съехал с дороги и остановился».

Машина могла быть начинена взрывчаткой.

«Мы ждали, что самосвал вот-вот взорвется, но взрыва не последовало. Тогда двое моих пехотинцев подошли к нему, один прикрывал, второй открыл дверь. В кабине самосвала сидел пожилой человек. Он был мертв. Он был в традиционной одежде, дишдаше, и весь в крови. Помню этот запах… дизельного топлива и крови», — Искол говорит очень тихо, ему тяжело вспоминать ту ночь.

«В такой момент очень хочется найти всему разумное объяснение. Нам очень хотелось верить, что мы убили противника, повстанца, а не мирного жителя. Мы никак не могли понять, почему он не остановился на КПП. Мы обыскали самосвал. Там оказалось очень много каких-то белых коробок, но никакой контрабанды. Сильнее всего меня поразил тот запах — дизельного топлива и крови. Вся кабина была изрешечена пулями. Ее стенки напоминали швейцарский сыр. Металлический корпус, сиденья — все было в дырках. И этот пожилой иракец. Лет шестидесяти, наверное. В лицо мы не попали, а вот вся дишдаша была в крови», — Искол замолкает.

«Мне было плохо, тошнота подступала к горлу. Еще я очень переживал за своих людей, за тех, кто нажимал на спусковой крючок. Все мы чуть ли не молиться были готовы, чтобы этот человек оказался повстанцем. Ну а потом я попытался понять, могли бы ли мы действовать как-то по-другому, стал снова проигрывать все случившееся в голове. Мысли путались, меня мутило. В голове только две мысли: я переживал, что мы убили ни в чем не повинного человека, и надеялся, что он все-таки окажется повстанцем. Вот эти две мысли».