Кевин Сайтс - Синдром войны. О чем не говорят солдаты

Мир превратился в узкий туннель — больше сквозь маску на лице мне ничего не видно. Мое дыхание и сигналы компьютера (он снова и снова предупреждает меня, что я уже намного глубже предельной границы любительского дайвинга) напоминают мне звуки аппаратов в реанимации. Мы проплываем несколько термоклинов — водных слоев с резкими перепадами температуры. Каменная стена, вдоль которой мы спускались, оборвалась. На мгновение мы останавливаемся и смотрим вокруг, в окутывающую нас, словно черный занавес, темноту. Потом продолжаем погружение. Компьютер показывает уже 98,5 м. Смотрю на Себастиана. Мы уже достигли того места, где можно забыть о войне? Или надо зайти еще дальше? Я собираюсь продолжить погружение: осталось всего полтора метра до желанной точки. Но Себастиан показывает, что пора возвращаться. Его рука как будто проводит грань между жизнью и беспросветным мраком под нами. Там, внизу — бесконечное одиночество, но эта пустота все равно манит и притягивает. Может быть, она окутает меня, как одеяло? Наверное, здесь ничто из мира наверху не сможет добраться до нас. В том числе и наши воспоминания. Мне кажется, я размышляю целую вечность, хотя на самом деле проходит всего несколько секунд. Я снова смотрю на Шоонховена. Времени не так много. Мы планировали погрузиться на определенную глубину и тут же вернуться обратно. Среди дайверов профиль такого погружения называют «морковкой». Это довольно рискованно, но, несмотря на большую глубину, нам не понадобится долгий период декомпрессии — ведь мы пробыли под водой относительно недолго. Но если мы задержимся на глубине хотя бы на несколько минут, за время декомпрессии воздух может иссякнуть. Тогда пузырьки азота начнут разрушать стенки клеток. А более крупные пузырьки могут даже закупорить кровеносные сосуды легких или мозга и привести к смерти. Надо возвращаться. Себастиан указывает большим пальцем вверх — нам пора. Мы начинаем медленно подниматься. Спешить нельзя. Погружаться было гораздо легче, скала сейчас кажется отвесной. Я добавляю немного воздуха в компенсатор плавучести, очень осторожно: знаю, что когда давление уменьшится, воздух начнет быстро расширяться. И тогда я, как ракета, могу «выстрелить» на поверхность. А это будет иметь для меня, скорее всего, необратимые последствия, учитывая, с какой глубины мы возвращаемся. Мы подплываем к месту, где оставили баллоны IMitrox. Останавливаемся и меняем баллоны. Дальше мы будем дышать обогащенным кислородом воздухом, это должно помочь нашим легким быстрее избавиться от вредоносных молекул азота. На глубине 10 м мы снова останавливаемся. Здесь нам предстоит провести не меньше получаса. Мы плаваем кругами, рассматриваем дно на мелководье возле берега, чтобы как-то убить время. Нам не терпится снова оказаться на поверхности, обсудить наше приключение. Мы только что снова испытали прилив адреналина, как когда-то на войне. Но, хотя на этот раз вокруг нас не разрывались бомбы и не свистели пули, опасность была ничуть не менее реальной. Может быть, сегодняшнее приключение было даже опаснее. И вот мы снова на поверхности: счастливые, возбужденные, обнимаемся и поздравляем друг друга. Но радоваться нам пришлось недолго. Наш коллега, согласившийся нас подстраховать, рассказал о нашем «подвиге» менеджеру дайвинг-центра, где мы работаем. Тот объяснил нам, что мы, конечно, можем сколько угодно рисковать своей жизнью, но у нас нет права рисковать репутацией центра, используя для своих мальчишеских выходок фирменное оборудование.

Мы вернулись целыми и невредимыми. А вот наша работа оказалась под угрозой. Нас едва не уволили и, несмотря на многократные извинения, назначили нам испытательный срок в несколько недель. Насколько опасна была наша выходка, стало понятно на следующий день, когда во время погружения на «Карпате» от легочной эмболии погиб дайвер. В отличие от нас, он вряд ли мечтал о смерти. Я боялся, что наше приключение будет иметь серьезные последствия для Себастиана: погружение было моей затеей, и мне теперь было стыдно перед ним. Конечно, Шоонховен был взрослым человеком, способным самостоятельно принимать решения. Но я понимал, что в его тогдашнем состоянии последнее, что ему нужно, — это чтобы его искушали рискованными приключениями. Я должен был слушать его истории, а не втягивать его в новые. Но он не держал на меня зла. И пусть наш поступок был безрассуден, зато между нами появилась особая связь. Мы испытали опасность и в то же время познали спокойствие и умиротворенность подводного мира. Похоже было, что это погружение связало нас навсегда.

За несколько дней до возвращения в США, где я должен был отправиться в Гарвард, я спросил у Себастиана, почему он согласился рассказать свою историю для моей книги. Он помолчал, собираясь с мыслями, глубоко вздохнул и ответил:

«Я хочу найти такую работу, чтобы суметь содержать свою семью, детей, когда они у меня появятся. Если мои воспоминания будут опубликованы в книге, может быть, они перестанут донимать меня. По крайне мере, очень на это надеюсь».

P.S.После рождения их первого ребенка, дочери Робин, Себастиан и Каролина Шоонховен вернулись в Голландию. Еще через полтора года у них родился сын Финн.

Фотография моей жены, которую я носил в каске во время последней командировки в Афганистан.

Начиная писать эту книгу, я боялся, что собранные в ней истории окажутся слишком мрачными, таким своеобразным реквиемом по надежде. Я рад, что ошибался. Война не только отнимает, но и дарит что-то тем, кто в ней непосредственно участвует. Она избавляет от иллюзий о собственной невиновности и выпускает на волю Тень — второе «я», способное не просто отнять чужую жизнь, но иногда находить в этом некое удовлетворение. С этим сложно примириться и солдатам, и обществу, за которое они сражаются. Насилие и жестокость оказываются притягательными, и это заставляет нас по-новому взглянуть на самих себя, усомниться в собственной человечности. Вдобавок ко всему солдату приходится снова и снова сталкиваться со смертью, наблюдать, как гибнут его товарищи, испытывать физические и психологические страдания. И это окончательно выбивает почву у него из-под ног. Так как же жить в мире, переполненном болью и потерями? Как смириться с парадоксальным, с точки зрения морали, выводом, что побеждает тот, кто способен совершить большую жестокость?