Кевин Сайтс - Синдром войны. О чем не говорят солдаты

«Я слышу вокруг выстрелы Калашниковых, бах-бах-бах. А мне надо выбраться на крышу машины, чтобы перезарядить орудие».

Он дождался, когда талибы на какое-то время перестанут стрелять, досчитал до трех — чтобы убедиться, что они действительно перезаряжают оружие. Потом выскочил из люка на крышу с заранее приготовленной патронной лентой в руке. Открыл крышку приемника, вставил патронную ленту, закрыл крышку, вернулся обратно внутрь машины. Вся операция заняла меньше десяти секунд. Потом развернул пулемет так, чтобы прикрыть солдат и они могли вернуться в бронетранспортер. Голландцы перегруппировались и начали стрелять из миномета по дому, в котором укрылась большая группа талибов, человек 20–25. Вызвали подкрепление с воздуха. Подоспевшие вертолеты осветили дом лазерами и сбросили управляемую бомбу. Дом был уничтожен.

«Мы все начали кричать: «Да!»». Голландцы, попав в засаду, смогли преодолеть первый шок и действовали именно так, как их учили. Им удалось выбить талибов из деревни. Через какое-то время они вошли в нее, чтобы забрать тела убитых. Никаких тел они не обнаружили, зато нашли захваченного талибами человека. Шоонховен говорит, что, судя по ранам на теле, его пытали. Он был связан по рукам и ногам и едва дышал.

Они вернулись на базу. «Ну вот, я пережил еще одну перестрелку», — подумал тогда Шоонховен. Ему казалось, что теперь он практически неуязвим. В то же время ощущалась какая-то отстраненность и пустота. В ту ночь он так и не смог заснуть.

«Я никак не мог понять, что же я чувствую», — Себастиан достает сигарету из лежащей на столе пачки, зажигает ее и глубоко затягивается.

«Я не особо задумывался обо всем этом. Но потом как-то на базе мы стали обсуждать этот бой, и один из солдат сказал, что выстрелил в талиба, который показался ему гораздо меньше ростом, чем остальные. Тогда я вспомнил об убитом мною».

«Так что тебя так сильно беспокоит?» — пытаюсь понять я.

Себастиан почти кричит в ответ: «А вдруг это был ребенок? Вдруг я убил маленького мальчика, а не взрослого человека?»

Он отворачивается. Они не обнаружили тел, значит, он никогда не сможет узнать правду. По его словам, жить в неведении еще сложнее.

«Каждый из нас, солдат, знает, что такое убивать, — говорит он. — Но проще говорить об этом с теми, кто был там». Он поводит рукой — здесь, на Бонэйре, в этом солнечном, ярко-голубом раю в Карибском море афганская война, наверное, не затронула никого. Кроме нас с Себастианом.

«Большинство не знает, что там на самом деле происходило. Я даже рад, что не все это знают. Я хочу найти здесь покой. Пытаюсь забыть».

«А думаешь, получится?»

«Нет, — не раздумывая отвечает он. — Но, может быть, мне удастся загнать воспоминания в самый темный уголок головы и запереть их там».

Он признается, что надеялся найти убежище здесь, на этом острове. Но пока все идет не совсем так, как хотелось бы. Он по-прежнему пьет слишком много, хотя у него проблемы с желудком и пить ему вообще не стоит. Он рассказывает, как однажды ночью в баре какая-то женщина очень настойчиво требовала уступить ей место. И он в конце концов потерял терпение.

«В тот момент мне показалось, что я снова очутился в Афганистане. У меня как будто что-то щелкнуло в голове. Я просто сорвался».

Он начал раскидывать пластиковые столы, пока сотрудники не выставили его на улицу.

Себастиан повторяет слова, которые я слышал уже от многих военных. Ему кажется, что никому нет дела до того, что на самом деле происходит на полях сражений. Да, гражданские время от времени задают вопросы, но на самом деле его ответы им абсолютно неинтересны. Всем наплевать.

«Проблема не в том, что мне так уж хочется обо всем рассказывать. По мне-то как раз проще не вспоминать это лишний раз, не рассказывать снова и снова одни и те же истории. Это иногда даже раздражает», — он умолкает. Сигаретный дым растворяется в воздухе, как нерассказанное воспоминание. Потом с убеждением продолжает: «Но люди должны знать. Голландцы тоже участвуют в боях… они убивают… гибнут сами… их тоже ранят».

Один из сослуживцев Шоонховена оказался инструктором по дайвингу. Еще во время службы он обучил Себастиана. Тот так увлекся погружениями, что позже прошел несколько курсов и получил сертификат дайв-мастера. Теперь он имеет право обучать других и работать инструктором. Это занятие ему по душе: под водой не надо говорить. А главное, здесь он может забыть о своих войнах.

«Оказываешься в совершенно ином мире. Ты словно летишь. Этот мир открывается не всем. Я чувствую себя там очень спокойно, умиротворенно».

Он смеется: «Но, конечно, не во время ночных погружений. Ночь — время охоты. Кровавое время». Он имеет в виду барракуд и других хищных рыб, стаи которых собираются у ржавеющего остова затонувшего на мелководье судна «Хилма-Хукер». Это самое популярное среди ночных дайверов место на Бонэйре.

На станции «Карпата» мы движемся по цепи все глубже. На глубине 40 м. я ставлю свой баллон Nitrox в углубление в скале, чтобы забрать его на обратном пути. Еще немного вниз — и на экране моего компьютера появляется информация о том, что мы превысили максимальную глубину рекреационного дайвинга, пусть и установленную довольно условно. Мы с Себастианом смотрим друг на друга, складываем круг из большого и указательного пальцев — знак, что у нас все в порядке, и продолжаем погружение. На глубине 75 м пологая до этого скала вдруг резко обрывается вниз. Вокруг нас абсолютная тишина. Слышны только звуки моих собственных вдохов и выдохов через регулятор, как будто работает аппарат искусственного дыхания. Я нащупываю запасной регулятор на втором баллоне у меня на груди. На моем компенсаторе плавучести крепления для двух баллонов, спереди и сзади. Компенсатор — устройство со специальной воздушной камерой, которую я могу надувать или спускать для достижения нейтральной плавучести: состояния, при котором я не погружаюсь и не всплываю. Сам регулятор вряд ли сломается. Но даже небольшая дырочка в резиновом кольце — маленькой детали стоимостью меньше доллара, обеспечивающей герметичность регулятора, — может оказаться смертельной. С каждым метром мои ноги и руки становятся все тяжелее, и я начинаю сомневаться, смогу ли вообще поднести запасной регулятор ко рту, если понадобится. Я уже чувствую, как мои мысли начинают немного путаться, будто я выпил лишнего, — это наркотическое воздействие азота. На глубине многие дайверы испытывают нечто подобное. Я оглядываюсь на Себастиана. Он спокоен, уверен в себе, но я понимаю, что в моем взгляде он читает совсем другие чувства. Несмотря на это, мы опять сигнализируем друг другу, что все в порядке, и продолжаем погружаться.