Лев Вершинин - «Русские идут!» Почему боятся России?

И таки жаловались. Причем, поскольку жизнь не стояла на месте, жалобы шли уже не только от темных аратов, но и от нового люда, типа купцов и прочих разночинцев. А потому девять лет спустя, 24 ноября 1834 года появилось и новое положение, в петициях нойонов на имя губернатора Астрахани и самого Государя называемое не иначе как «соль смертная, горше полыни, страшнее засухи», вводившее систему « попечительства », в рамках которой нойонам запрещалось дробить улусы и аймаки наследниками. А также продавать и дарить подданных вместе со скотом и пастухов с семьями, зависимость которых с тех пор выражалась только в обязанности нести традиционные повинности. То есть отменялось « степное крепостное право », никаким законом не предусмотренное, но освященное вековой традицией. На «попечителей» же (бывших приставов) возлагалось за всем этим присматривать. Заодно прижали и лам, утвердив штат для каждого улуса, – и тем самым покончив с «бродячими монахами» (или попросту бродягами), а право назначения Главноуправляющего от министра уходило лично к Государю.

А еще двенадцать лет спустя, 23 апреля 1847 года, грянуло окончательное решение: управление калмыками ушло из-под МВД к Министерству государственных имуществ в лице управляющего Астраханской губернской палатой государственных имуществ, который стал называться главным попечителем калмыцкого народа и обладал мало чем ограниченными полномочиями. Уже по факту совсем исчерпавший себя «зарго» был ликвидирован, все гражданские и уголовные дела должны были разбираться в русских судах, но с обязательным участием заседателя-калмыка.

Формально на власть нойонов никто не посягал, но реальными руководителями улусов стали попечители, теперь обязанные не надзирать и советовать, но лично « проявлять заботу о снабжении населения продовольствием, о расширении торговли, о медицинской помощи, а также наблюдать за нравственным населения состоянием и обычной жизнью, по мере возможного насаждая среди калмыцких людей оседлость и земледелие путем предоставления льгот ». Все по собственному усмотрению, но в рамках инструкций и согласовывая свои действия с « народными сходами », аналогичными волостным и сельским сходам русских губерний.

Иными словами, вслед за фактической отменой в калмыцких степях крепостного права Империя ввела там некую форму демократии. Что до нойонов и знати рангом пониже, фактической власти они лишились полностью, сохранив только право взимать с «подданных» подати. Хотя, конечно, и богатство, и влияние, и связи позволяли им контролировать деятельность сходов, да и с попечителями, – не ангелами, а обычными людьми, – находили общий язык. Так что потомки Хо-Урлюка возрастом постарше продолжали жить как жили, кряхтя и брюзжа на новые времена, а вот их дети и внуки, глядя вокруг, понемногу приходили к выводу, что Хо-Урлюк Хо-Урлюком, но, при всем уважении, так жить нельзя, а потому перебирались в города, – кто в Ставрополь или Астрахань, кто в Казань или даже Белокаменную, а иные и в самый Петербург, – вливаясь в цивилизованную жизнь, каждый в меру своих способностей. Одни поступали учиться, другие уходили в торговлю, в основном же поступали на службу, при необходимости легко соглашаясь креститься. Хотя необходимость такая, если не хотелось в армию, случалась не часто: «бурханщикам» дивились, но не щемили; калмыков в Империи считали за своих.

На том «особость», наконец, исчерпалась. «Волжские нетатарского рода кочевые» стали, наконец, обычным народом, каких в России немало, разве лишь по сословному статусу ближе к казакам и башкирам

Не знаю, насколько сопрягается со всем предшествующим тема Армении, которая все же не совсем Восток, а безусловный Юг, но, думается, для завершения разговора о «расширении России, как признаке ее агрессивности», – самое то. Ибо сюжет, на мой взгляд, очень ярко иллюстрирует тот факт, что многие небольшие народы, воплотив мечту о независимости в жизнь, достаточно скоро приходили к выводу, что эта самая жизнь слишком угрюма и без надежной крыши не проживешь, а российская крыша, при всех недостатках, самая надежная.

Есть вещи, изложить которые вкратце почти невозможно. А надо. Так вот, тяжелая и кровавая проблема армяно-турецких отношений, ставшая одной из воспаленных ран XX века, как ни странно, возникла относительно недавно. Христиане Османской империи, хоть и во второстепенном (если точно, то податном) статусе «райя», несколько веков подряд не имели особых (по крайней мере, земных) оснований для возмущения, вполне интегрировавшись в систему. Сосуществовали. Соблюдая некоторые правила, не подвергались и даже (греки на западе, армяне на востоке) пользовались уважением, занимая нужные и почтенные ниши, неосвоенные турками – пастухами, земледельцами и воинами. Обострение началось лишь тогда, когда веяния прогресса принесли на Восток новые идеи, воспринятые «новыми людьми». Подобное в те времена много где было – и в Италии, бунтовавшей против австрийцев, и в Венгрии, бунтовавшей против них же, и в Ирландии, бунтовавшей против англичан, и так далее. Армянские разночинцы, имеющие европейское образование, постепенно приходили к выводам, о которых вы, други, можете догадаться и без разъяснений. Правительство Порты, в свою очередь, воспринимало это как вызов, причем весьма опасный как для устоев общества, так и – после прецедента с потерей Греции – для существования государства, поскольку земли Западной Армении занимали едва ли не треть того, что считалось собственно Турцией.

Особую роль сыграло и оживление интереса к теме со стороны великих держав, уже на Берлинском конгрессе 1880 года поднявших «армянский вопрос» и озаботившихся статусом христиан в Османской Порте. В Константинополе тоже у руля стояли не дураки, в филантропию Лондона и Парижа верившие мало, и направление в восточные провинции английских консулов на предмет изучения проблемы, а тем паче документы по итогам поездки, требующие «обеспечить безопасность жизни и собственности армян», были восприняты властями Порты адекватно. Превращаться в колонию Турция, хоть и загнивающая вовсю, не хотела, «пятую колонну» (хотя тогда этого термина еще не существовало) терпеть внутри себя не намеревалась, а идти на какие-либо послабления считала (и в общем, вполне обоснованно) опасным. Отсюда первые репрессии. И – как противодействие действию – армянские националистические, часто с примесью социализма партии, в том числе весьма радикальный «Гнчак» и предельно радикальный «Дашнакцутюн», изо всех средств дискуссии верившие только в револьвер и бомбу. Впрочем, примерно то же самое происходило и на западе, в славянской Румелии, только происходящее на востоке было меньше заметно просвещенной Европе. О дальнейшем говорить нет нужды, да и не хочется. Достаточно сказать, что примерно с 1890 года и вплоть до Первой мировой войны на территории Западной Армении шла перманентная «гражданская» война, масштабами превосходящая нынешнюю войну с курдами, а в смысле применяемых сторонами методик борьбы, учитывая время и место, куда более страшная. Армянские газеты агитировали против «деспотизма», лидеры обивали пороги европейских министерств, компрометируя султана. «Партийные» боевики стреляли и взрывали, «беспартийные» партизаны-фидаи наводили «справедливый порядок» в сельской местности. Правительство отвечало огнем и железом, активно используя для усмирения страстей полудикие местные племена, в ответ на всей немалой территории Западной Армении возникали уже не отдельные отряды фидаев, а чуть ли не «армии самооброны», контролировавшие «освобожденные зоны», и тогда в дело вступали уже армейские части с артиллерией. А на всем этом красиво играли великие державы, укрепляя свое влияние в пораженной кризисом стране.