Лев Вершинин - «Русские идут!» Почему боятся России?

На том и поладили. Беков приструнили, нахального Абдул-Малика выбили из его «столицы» Карши, потом выгнали еще раз, окончательно. После чего он бежал аж в Индию, к англичанам, с которыми поддерживал связи, а счастливый папа-эмир подписал мирный договор, « с великой радостью, от чистого сердца » уплатив 500 тысяч рублей контрибуции (впятеро больше, чем мог бы уплатить, будь он умнее в прошлом году). Правда, требования сверху « с дикарями обращаться без церемоний » ярым-подшо (то есть полу-царь) отверг. По его мнению, не было « решительно никакой целесообразности дальнейших военных действий при условии, если население Бухарского и Кокандского ханств не будет выступать против России ». Кроме контрибуции, русские купцы получили право свободной торговли, а кроме того эмир обязался « не посылать войска и шайки грабителей в русские пределы » и уступил « в знак любви и восхищения моему старшему брату Искандар-подшо » Ходжент, Ура-Тюбе и Джизак. То есть самые плодородные и водообильные области эмирата. Россия, в общем, в них не нуждалась, но без них эмирату, ежели что, воевать было бы сложно.

В порядке ответной любезности Музаффару вернули крепости Яны-Курган и Карши с гарантией (в Петербурге слово Кауфмана звучало крайне веско), что суверенитет сохранится. Правда, несколько позже, когда бухарцы рискнули шалить, брату Музаффару пришлось, – тоже « с радостью и от чистого сердца » – « принести в дар » брату Искандару также право решать, кому быть наследником эмирского престола, а кому куш-беги, первым министром. Взамен, со своей стороны, «старший брат» гарантировал «младшему», помимо и так обещаной защиты от любых посягательств, еще и помощь в расширении ужавшейся территории за счет независимых районов Памира. Что и было выполнено в точности. Держать слово Россия умела.

Мы, если помните, договорились обсуждать не цветочки и даже не ягодки, а почву, в глубь которой корешки оных ягодок тянутся. О том и будем. Начав с того, что происходящее в Средней Азии все больше бесило людей с далекого туманного острова. Там опасались…

Итогом опасений, как известно, стал «меморандум Кларендона» с настоятельным предложением о срочных переговорах насчет « точной границы нейтрального среднеазиатского пояса ». Россия не возражала, но бритты хотели чересчур многого. Например, чтобы рубеж шел « по Амударье в ее среднем течении, с тем чтобы на меридиане Бухары она следовала строго на запад через всю Туркмению ». Петербург резонно возражал, что ежели так, то черта окажется « в 230 верстах от Самарканда, тогда как расстояние от нее до передового английского поста с лишком вдвое больше », а какой же тут паритет? Тем более, получилось бы, что линия, приятная кабинету Ее Величества, рассечет караванные тропы в Иран. Ну и, конечно, вопрос об Афганистане. Афганцы имели договор с Лондоном и хотели обладать Памиром, округлив свои владения за счет Бухары. В итоге поладили на том, что Россия не станет « расширять земли эмирата Бухарского более, чем следует ». Без расшифровок. По итогам переговоров, Кауфман, не без основания считавшийся в Петербурге экспертом по востоку высшего класса, представил в декабре 1870 года Особому совещанию доклад « О положении политических дел », указав, что результатом « во многом нежданных и не чаянных кампаний » стало заключение торговых договоров, « без соучастия военной силы невозможное ». Более того, даже в Коканде « ныне нет беспорядков внутри, наладилась торговля, началось строительство базаров, караван-сараев, большого канала для орошения безводных степей ».

Худояр-хана Константин Петрович характеризовал исключительно лестно, как « человека умного, понимающего и принимающего политический смысл программы России », прося его всячески поддерживать. Что касается Бухары, то отношения с ней Кауфман определял, как « приемлемые », но возвращать Музаффару долину Зеравшана и Самарканд полагал « явно лишним », поскольку обладание этими землями, в случае чего, позволяло России « не медля наказать эмира за нарушение мирных соседских отношений ». При этом, вопрос об аннексии эмирата генерал-губернатор требовал снять раз и навсегда, настаивая, что России « во всех смыслах выгоднее иметь Бухару в дружественном соседстве, но не управлять ею, что нам и не на пользу, и обременительно ». Относительно Афганистана (то есть Англии) было отмечено, что « ныне, когда в большинстве необходимое достигнуто, следует применять к авганскому эмиру предупредительность и широкое гостеприимство, потому что интересов там у России нет, и англичанам следует на это указать ».

Зато, когда речь шла о Хиве, тон доклада разительно менялся. Кауфман не отрицал, что этот нюанс « для наших друзей столь же болезнен, как и авганский », но в этом вопросе отрицал любые компромиссы. « Выжидательная политика , – жестко констатировал он, – оказалась неприемлемой для этой страны… Хива не признает власти России, продолжает выступать против нее, что влияет самым невыгодным образом на развитие нашей среднеазиатской торговли… Неприязненное отношение к нам Хивы усложняет вообще все наше положение в Средней Азии и мешает делу устройства наших степных областей. Потому полагаю неотложно необходимым нанести решительный удар по Хиве, но, приняв во внимание общие условия, не присоединяя это дикое ханство к российским владениям ».

А кстати, что такое Хива? А ничего очень уж этакого. Небольшой, очень красивый городок, прижавшийся к Аму слева, еще несколько городков, вовсе уж маленьких, два десятка деревушек, рыболовство, какие-то ремесла, – и племена. Эрсари, теке, йомуды, еще пара-тройка. Вот они-то и наполняли жизнь дивным блеском. « Туркмены , – вспоминал Николай Гродеков, знавший ситуацию от и до, изнутри и снаружи, – это черное пятно на земном шаре, этот стыд человечества, которое их терпит. Если торговцы неграми поставлены вне законов всех наций, то и туркмены должны быть поставлены в такое же положение. Что бы там ни писали… о жестокостях русских в йомудскую экспедицию 1873 г., во всяком случае, приказ генерала Кауфмана об истреблении йомудов есть, по моему мнению, самый человеколюбивый акт, который когда-либо был издан, ибо он клонится к спасению и благополучию миллионов людей ». Допустим даже, что Николай Иванович писал это в 1879-м, когда, по итогам войны с турками, Европа приструняла не в меру вознесшуюся Россию, – то есть в рамках пропагандистских перестрелок, но факт есть факт: смыслом жизни многочисленных племен пустыни был, помимо скучного овцеводства, грабеж.