Лев Вершинин - «Русские идут!» Почему боятся России?

Впрочем, 2 июня из песков с « изъявлением покорности » явился и сам Мухаммед-Рахим, что Кауфмана вполне устроило, ибо договариваться с законной властью всегда приятнее. Для начала, как писал в отчете Константин Петрович, « соответственно духу времени умеряя азиатское сатрапство », – учредили «диван» (ответственный кабинет) из семи человек (трое назначены ханом, четверо Кауфманом, а решения монарха без одобрения большинства недействительны). Особо рьяных русофобов из высшей знати взяли под арест, их имущество конфисковали (благо все они кормились с работорговли), самых опасных сразу выслали в Россию, где они, обретя солидные пенсии, вполне прилично прижились в Калуге. Выпустили из зинданов безмерно удивленных невольников, – русских, казахов и персов, примерно 30 тысяч, – снабдили их водой, питанием и отпустили, но пресекли (двух расстрелов хватило) попытки оторваться на семьях экс-хозяев. А затем стали готовить поход в пески туркмен. Всем было понятно: пока туркмены « полагали себя на воле, не могла быть достигнута цель всей экспедиции ».

Правда, пока шла подготовка, явились аксакалы, извинялись за былые обиды, просили прощения, а услышав про контрибуцию в 300 тысяч рублей, покряхтев, согласились скинуться. Но вот узнав, что придется отказаться от работорговли, поцокали языками, сказали «йок» и уехали, а в Хиву пришли сведения, что племена, срочно собравшись, начали откочевывать на самый юг Красных Песков, к «тайным колодцам». Ловить их там было бы невозможно, выпустить обошлось бы себе дороже. Пришлось срочно догонять.

В ночь на 15 июля 1873 года авангард атаковали примерно десять тысяч конных и пеших йомудов. Подкравшись внезапно, дрались, согласно Терентьеву, « с дерзостью мести и отчаяния: подскакивая к фронту по двое на одном коне, они соскакивали и, надвинув папахи на глаза, кидались на русских с саблями и топорами ». Отбились. Потери 800:4.Через два дня атаковали снова. Потери: 500:0, но, правда, 17 раненых. Затем догнали на переправе. И « здесь казакам представилась страшная картина: глубокий и быстрый проток был буквально запружен туркменами: молодыми, стариками, женщинами, детьми. Все бросились в озеро от преследовавших их казаков, тщетно усиливаясь достигнуть противоположного берега. Туркмен погибло здесь до 2 тыс. человек разного пола и возраста; часть утонула в самом озере, часть в окружающих его болотах ».

Наутро вновь приехали аксакалы, моля о мире и утверждая, что « теперь Аллах велел им невольниками больше не торговать и проезжих купцов не трогать ». Кауфман мысль одобрил, преследование прекратил, но на всякий случай все-таки взял заложников. Чуть позже, – когда после войны 1877—1878 годов в Берлине решался вопрос о размерах Болгарии, – британские газеты, имея заказ Форин Офиса « устрашить Европу », развернулись вовсю, оплакивая « миролюбивых, вольных номадов, ставших невинными жертвами русских, действовавших хуже, чем турецкие башибузуки ». В ответ, однако, русское военное руководство представило цифры туркменской работорговли и документы о туркменских налетах на линию, и, как писал Михаил Кочнев, « газетчики, будучи пристыжены, умолкли ». Видимо, в те наивные времена «Times» еще можно было пристыдить.

Окончательный мир, заключенный 12 августа, подтвердил, что Россия умеет соблюдать договоренности. Как и гарантировал Петр Шувалов, о превращении Хивы в российское владение не было и речи. Только установление протектората, отказ Хивы от « прямых сношений » с иностранными державами (кроме Бухары), исключительное право для русских судов хождения по Аму, ну и, конечно, отмена пошлин для русских купцов. Кроме того, совместная российско-хивинская комиссия, высчитав примерный убыток России за последние 20 лет туркменских налетов, определила размер контрибуции – 2 миллиона рублей. Заодно поощрив и Бухару, оказавшую очень серьезную помощь: « в поощрение и за былые от Хивы обиды » (которых было очень немало), побежденные уступили его светлости эмиру Музаффару несколько не очень больших, но экономически привлекательных участков речного берега.

А поскольку доверяй, но проверяй, на правом берегу великой реки, аккурат напротив ханства, учредили особую «военно-административную единицу», Амударьинский отдел Сырдарьинской области, – своего рода полицейский участок, надзирающий за порядком в ханстве. «Дальние» же колодцы (оазисы), где окопались племена, не сумевшие пересилить себя, какое-то время продолжали жить по старинке. До тех самых пор, пока Михаил Скобелев, придя под Геок-тепе, не объяснил ревнителям традиций, как они неправы. Но это уже эпилог, сам по себе ни о чем, кроме того, что дела всегда нужно доводить до конца, не говорящий.

Миром, смешно отрицать, правят объективные факторы. В целом. Но в частностях, порой длиною в человеческую жизнь, субъективные тоже. А уж если и те, и другие играют в унисон, на выходе получается цунами. В середине 1873 года Средняя Азия, казалось, пришла в себя. Россия получила свое, Бухара свое, Хива тоже, а уж Коканд, в отличие от «протекторатов», оставшийся единственным полностью независимым государством региона (торговый договор был равноправным), вообще искрился всеми оттенками радуги, сделавшись своего рода эталоном и витриной. Во всяком случае, с точки зрения Кауфмана…

Генерал-губернатор вообще был мужчина с мнением. Если хивинского Мухаммед-Рахима он в переписке иначе как « дикарем » не называл, а к бухарскому Музаффару, « человеку нетвердому и ненадежному », относился с брезгливым недоверием, то кокандскому Худояру откровенно протежировал как « лицу, вполне понимающему политические планы России ». Хан, в самом деле, был идеальным соседом. Не будучи формально ничем обязан, он себе в убыток помирился с Бухарой, уступив ей все, что «посоветовал» Кауфман, выслал в Ташкент мятежных беков Шахрисабза, просивших у него помощи, и вообще очень внимательно выслушивал советы « любимого, дорогого друга ».

Во всем.

В 1871-м Константин Петрович « с полной уверенностью » извещал государя, что « хан кокандский отказался от всякой мысли враждовать с нами или прекословить нам, сделав то не вынужденно, но по велению разума и сердца », и просил поощрить « его высочество » (бухарский эмир и хивинский хан титуловались всего лишь « светлостями ») знаками внимания. К чему, естественно, прислушались и поощрили. Но даже за год до того, проезжая через Коканд, русский посланник Струве с удивлением отметил, что « здешний хан увлечен прогрессом, не любит войн, строит дворцы, базары, караван-сараи, разводит сады, задает большие пиры для угощения народа ». Сплошная идиллия. Но не совсем. А чтобы понять, почему, следует лучше понять самого Худояра. Личность была сложная. Став ханом в раннем отрочестве, по воле кипчаков, он всю жизнь оставался марионеткой. Его то выгоняли, то привозили назад, как куклу, – в общем, пять раз, – но даже привозя, продолжали считать пустым местом. И он рос, ненавидя. Всех. И врагов, и покровителей-кочевников, отнимавших реальную власть, ликвидируя и тех и других при первой возможности (уж что-что, а лавировать хан умел), опираться же стараясь на мулл и купечество.