Владимир Бондаренко - Последние поэты империи

Когда-нибудь, когда устанет зло

Насиловать тебя, едва живую,

И на твое иссохшее чело

Господь слезу уронит дождевую,

Ты выпрямишь свой перебитый стан,

Как прежде ощутишь себя мессией

И расцветешь на зависть всем врагам,

Несчастная великая Россия!

(«Когда-нибудь, когда устанет зло...», 1990)

Его трагический конец был предопределен всеми зако­нами жанра. Не случайно же больше таких национально ориентированных певцов и не возникло. Иосиф Кобзон и Алла Пугачева брали-то к себе на подмогу как молодую по­росль наивного юношу, только что отслужившего в армии и настроенного на лирический, элегический лад. Брали на широкую эстраду автора «Чистых прудов» или «Примерно­го мальчика».

Даже Владимир Молчанов, когда выпускал в своей пе­редаче «До и после полуночи» на телеэкран Игоря Талькова с его «Россией», отводил ему чисто антисоветскую роль. Талькова мощно подзарядили на борьбу с советским прошлым, на идеализацию самодержавных руин. Он должен был делать то, что сегодня делает Олег Газманов со своими «Господами офицерами». Как всегда, остался неучтенным «человеческий фактор». Рожденный в самом низовом народе, да еще с прошедшими тюрьмы и лагеря родителями, со старшим братом, рожденным в заключении, Игорь Тальков не мог искренне стать певцом царской великосветскости. Кость не та, кровь не та, не Никита это Михалков и все тут. И потому сквозь наивную идеализа­цию монархии у Игоря Талькова прорывается народный протест.

Его скорее можно назвать сторонником «народной мо­нархии» в представлении Ивана Солоневича, монархии, опирающейся на народные массы, да и белое офицерство было для него скорее образцом чести и верности присяге, в отличие от многих советских генералов, резво присягнув­ших Ельцину.

Ладно, хватит! Мы встали с колен

И расправили плечи.

Пусть вокруг запустенье и тлен,

Но еще и не вечер.

Не дано вам, иудам, понять,

В чем секрет нашей силы;

И не вычислить и не разгадать

Тайной мощи России...

(«Товарищ Ленин...», 1989-1990)

Все-таки я уверен, что в любом ностальгическом «бело­гвардейском» тексте песен Игоря Талькова первичен не восторг перед драгунскими мундирами, а национальный русский протест против угнетения народа. Идеологи пере­стройки, выпустившие Игоря Талькова с антиленинским зарядом на экран телевидения и на широкую эстраду, не зная того, выпустили и имперскую национальную русскую энергию.

Просыпается русский народ,

Поднимаются веки...

(Там же)

А уж кого будет проклинать этот проснувшийся рус­ский народ, многим понятно и без лишних разъяснений. Да, и большевикам достанется, и прогнившему брежнев­скому строю, но ряд «новоявленных иуд» быстро допол­нится совсем иными преобразователями и грабителями России.

Белогвардейский флер в песенной поэзии Игоря Талькова всегда дополняет или даже превышает его народная энергия протеста. Игорь Тальков — это, говоря современ­ным языком, бунтарь с имперскими эполетами. Эполеты эполетами, а вот прощать разрушителям империи ничего нельзя. И как интуитивно он угадывал будущий ход вещей, посылая свои проклятия Ельцину и Горбачеву в те еще, ро­мантические, 1985—1991 годы, когда многие именитые па­триоты еще питали всяческие надежды и, как Владимир Крупин, защищали наших правителей от народного гнева. Впрочем, Крупин и сегодня предлагает всему русскому на­роду затянуть пояса потуже. Во имя чего? Дабы новому президенту, а точнее, конвоирующей его ельцинской своре еще одну шикарную свадьбу в Петергофе устроить или конный разъезд у Кремля организовать? Уверен, был бы жив Игорь Тальков, интуиция его не подвела бы. Пугачев­щина в нем сидела сильнее, чем воображаемая царская Россия.

Пусть ответят и те, что пришли вслед за вами

Вышибать из народа и радость и грусть,

И свободных славян обратили рабами,

И в тюрьму превратили Великую Русь'.

(«Господа демократы», 1989)

Сама природная ментальность Игоря Талькова была такова, что он бил своими песнями по всему, мешающему русскому народу жить. Мешали партократы — бил по ним, мешали демократы — по ним, и нынешним псевдогосударственникам досталось бы сполна. Впрочем, в предчув­ствии будущего Тальковым и в их адрес уже немало было написано.

Я пулял бы, пулял бы каменьями

Прямо в лысины, у, твою мать,

Тем, кто вел страну к разорению

И народ заставлял голодать...

("Кремлевская стена", 5 апреля 1988)

Слушатели песен Талькова могут обратить внимание на, казалось бы, немыслимое сочетание самой низовой народной лексики, взятой из жизни, и красивой сказки про народного Ивана-Царевича или же расстрелянного генерала, который думал о счастии народном. Сказка нужна была Талькову как противопоставление всей руша­щейся жизни — без воодушевляющей легенды о русском рае мужик не поднимется против пусть даже самых враж­дебных ему властей. Не случайно все наши бунтари (Пуга­чев, Разин) или возили с собой «царей», или себя называ­ли царями.

Вот и сегодня стихла реальная оппозиция, ибо нет ни­какого намека на новую легенду о русском рае. Кто ее при­думает, за тем и пойдет народ. Вполне бы годилась и леген­да о расстрелянном генерале, если бы она предвещала ре­альное возрождение народа и державы.

Листая старую тетрадь

Расстрелянного генерала,

Я тщетно силился понять,

Как ты смогла себя отдать

На растерзание вандалам.

Из мрачной глубины веков

Ты поднималась исполином,

Твой Петербург мирил врагов

Высокой доблестью полков

В век золотой Екатерины.

Россия...

(«Россия», 27марта 1989, Астрахань)

Где же нынче высокая доблесть полков? И где былая имперская исполинская мощь? И как же мы умудрились вновь отдать себя на растерзание вандалам? Или сотня на­ших богатейших россиян на фоне нищей России и послед­них отбираемых у стариков льгот — это не растерзание? Пусть русский рай у Игоря Талькова немного музеен и об­ращен в прошлое, он служит основанием для протеста в на­стоящем. И более талантливого и яркого исполнителя пе­сен социального русского протеста в России не было. Что-то заставило его пойти по такому опасному пути.

Вспомним его начало. Пусть и с превеликим трудом, но он пробивается на отечественную эстраду сначала как ис­полнитель, аранжировщик, затем уже и как автор лиричес­ких песен. И хороши же они были, и очень ко времени.