Николай Власов - Великий Бисмарк. Железом и кровью

В рамках этой стратегии, однако, в его руках всегда находился целый набор альтернатив, между которыми он мог выбирать. Эта гибкость во многом и позволила Бисмарку в течение почти двух десятилетий добиваться успеха в своей внешней политике. Р. Шмидт насчитывает пять основных линий, по которым развивалась дипломатия Германской империи в эпоху Бисмарка.

Первой из них являлось «восстановление союза трех черных орлов», то есть трех консервативных империй Европы – своеобразное второе издание Священного союза, появившегося по итогам Наполеоновских войн в 1815 году. Сотрудничество с Веной и Петербургом обеспечивало Германии практически неуязвимую позицию и позволяло изолировать Францию на основе «монархической солидарности». Однако прочность такой конструкции в последней трети XIX века была более чем сомнительной, особенно учитывая противоречия между Россией и Австро-Венгрией, да и сама идея борьбы монархов против революции становилась на тот момент анахронизмом.

Вторая линия заключалась в поддержании неизменно хороших отношений, более того, тесном сотрудничестве с Россией. Это практически избавляло Германию от угрозы войны на два фронта, однако в то же время грозило столкнуть ее с Веной и Лондоном. Впрочем, основное сопротивление подобной комбинации оказывало германское общественное мнение, которое, как уже говорилось выше, было настроено практически в полном составе враждебно к России. К тому же существовали опасения, что односторонняя привязка к Петербургу сделает Германскую империю сателлитом восточной соседки, чего Бисмарк при любых обстоятельствах хотел бы избежать.

Третья линия предусматривала отвлечение внимания европейских держав на не связанные с Германией проблемы, в первую очередь касающиеся колониальной политики. Изначально не заинтересованный в приобретении колоний – известно, что в 1871 году он с ходу отверг предложение французов отдать вместо Эльзаса и Лотарингии Индокитай, – Бисмарк считал Африку и Азию идеальным пространством для того, чтобы сталкивать там интересы других великих держав и тем самым обеспечивать реализацию германских интересов в Европе. Эта политика, однако, имела в дальнейшем довольно ограниченный успех.

Четвертая линия была направлена на максимальное ослабление Франции, в идеале исключение ее из числа великих держав. Это позволило бы Германской империи приобрести гораздо более широкое пространство для маневра, поскольку сняло бы с повестки дня главную угрозу ее безопасности. Однако эта линия была наименее реалистичной, поскольку не отвечала интересам ни одной из европейских держав, кроме самой Германии.

И, наконец, пятая линия, ставшая в итоге основной, заключалась в постоянном маневрировании в соответствии с изменяющейся обстановкой, создании сложной и запутанной системы союзов, умелом использовании противоречий между другими великими державами – одним словом, формировании динамичной системы, поддержание которой требовало постоянных усилий и высокой квалификации со стороны руководителя германской внешней политики. Именно последнее обстоятельство и стало причиной крушения этой системы при преемниках Бисмарка [504] Schmidt R. Op. cit. S. 200. .

Если говорить проще, то вся внешняя политика Бисмарка в 1870–1880 годы была, по сути, вынужденным переходом от попыток найти долговременное решение проблемы безопасности и утвердить доминирующее положение Германской империи в Европе (что для многих немцев было одним и тем же) к постоянному искусному жонглированию, в процессе которого достигались в основном тактические успехи. При этом пространство для маневра с течением времени медленно, но верно сужалось.

Необходимо отметить и еще одно важное обстоятельство. В сфере внешней политики постепенно нарастало соперничество политического руководства и военной верхушки, проявившееся уже в период франко-германской войны. Генералы считали себя главными экспертами в вопросах национальной безопасности – «совет военных неизменно запрашивался, если на карте стояла безопасность страны, и даже когда его не запрашивали, он все равно давался» [505] Craig G. Deutschland 1866–1945. München, 1999. S. 129. . Их претензии подкреплялись тем, что вооруженные силы играли важную роль в международных отношениях, особенно после того, как технический прогресс сделал войну гораздо более сложным процессом. Свою «внешнюю политику» военная верхушка могла проводить через военных атташе и представителей императора при иностранных дворах. При этом внутри военного механизма, в первую очередь в Генеральном штабе, сложилось свое мнение по поводу безопасности страны. Здесь считалась практически неизбежной новая война, причем на два фронта. Такую войну можно было выиграть, лишь начав ее при благоприятных условиях. В связи с этим концепция превентивной войны стремительно набирала популярность. По мнению ряда историков, начать такую войну в первый же удобный момент стало для германского Генерального штаба своеобразной «идеей фикс» – «в течение всего этого времени (1871–1888) подготовка войны на два фронта против Франции и России оставалась его главной задачей» [506] Von Scharnhorst zu Schlieffen 1806–1906. Berlin, 1933. S. 233. . Любопытен следующий анекдот, приводимый В. Тиссо: однажды, на одном из светских приемов, Мольтке пребывал в глубокой задумчивости. На почтительный вопрос о том, что занимает мысли великого полководца, последний будто бы ответил: «Я спрашиваю себя, откуда бедные французы возьмут ту ужасную сумму денег, которую мы потребуем от них после вторичного поражения» [507] Тиссо В . Указ. соч. С. 242. .

Бисмарк же, в свою очередь, решительно отвергал превентивную войну – по крайней мере, в качестве основного средства обеспечения безопасности Германии. Военная мощь была в его представлениях важным аргументом в международных делах, однако пускать ее в ход следовало лишь в крайнем случае. Кроме того, он был совершенно не заинтересован во вмешательстве военных во внешнюю политику. Правда, противоречия между Бисмарком и генералами совершенно не исключали сотрудничества по многим вопросам. Канцлер был не меньше военных заинтересован в сильной и независимой от парламента армии – так, в письме Вильгельму от 31 января 1872 г. он называл ее «единственной гарантией, которая есть у Германии в войне и в мире» [508] Die große Politik der europäischen Kabinette 1871–1914. Bd.1. Berlin, 1922. S. 110. (Далее – GP.) , – только взгляды на руководство и использование вооруженных сил у обеих сторон были различными.

В первой половине 1870-х годов ситуация, казалось, складывалась для Берлина достаточно благоприятно. Отношения с Лондоном складывались вполне нейтрально, что поначалу даже несколько разочаровывало Бисмарка. Правда, лидер британской оппозиции Дизраэли заявил в палате общин в феврале 1871 года, что радикальное изменение соотношения сил может содержать в себе угрозу безопасности Англии, а премьер-министр Гладстон в то же время обдумывал возможность посылки ноты протеста против аннексии Эльзаса и Лотарингии. Тем не менее мало кто на туманном Альбионе всерьез верил в «германскую угрозу» – у «владычицы морей» практически отсутствовала почва для каких-либо конфликтов с новой европейской державой. Большинство политических деятелей островной страны не видели в происходивших в центре Европы процессах какой-либо опасности для своих интересов – хотя, по мнению ряда исследователей, лишь меньшинство из них приветствовало создание сильной Германии. Ни у одной, ни у другой стороны не было и мыслей о возможности вооруженного конфликта; для Бисмарка, наоборот, сближение с Британией стало бы по ряду причин весьма выгодным. По мнению Э. Эйка, Бисмарк предпочел бы дружбу с Великобританией дружбе с Россией [509] Eyck E. Op. cit. Bd. 3. S. 31. ; впрочем, данное утверждение представляется более чем спорным по той простой причине, что хорошие отношения с восточным соседом в условиях враждебности Франции имели жизненно важное значение. В любом случае, внутренние проблемы занимали либеральное британское правительство в начале 1870-х годов куда сильнее, чем международные отношения.