Анатолий Кузнецов - На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979

Я начал про Рождество, а съехал к отверткам. Отвертки сейчас в сторону. Итак, нерабочие дни. Лондон в иллюминации. Сияют елки. Главная елка — на Трафальгарской площади, огромнейшая, конечно; доставленная из Норвегии. Это традиционный ежегодный подарок Англии от Норвегии. Под нею собираются любители, поют колядки. С колядками ходят по улицам от дома к дому, с фонарями, ряженые, больше всего, конечно, дети, уж им раздолье, насобирают подарков, и сладостей, и пенсов, чтобы — мечта каждого мальчишки — купить фейерверочных ракет и стрельнуть в небо…

Я в который раз смотрю — и в который раз завидую их детству. В моем детстве (оно называлось «счастливое детство, которое дали нам партия и лично товарищ Сталин») в день Рождества конечно же родители шли на работу, я — на занятия в школу. Люди, отмечавшие Рождество, особенно если они не старики, брались на заметку, а рождественскую елку до 1937 года мои дед и бабушка устраивали так скрытно, с такими предосторожностями, словно собирались прокламации печатать или фальшивые деньги. Потому что и Рождество и елка были пережитками прошлого, буржуазными пережитками или — опиумом для народа; тот, кто за них держался, — был носителем пережитков, «не наш». А кто не с нами, тот, известно, — против нас.

Лишь в знаменитом 37-м году додумались прекратить борьбу с ёлкой и, так сказать, взять ее на вооружение: приурочили ее к Новому году и назвали новогодней. А святой день Рождества, в который народ отдыхал во все столетия — и при татарском иге, и при Иване Грозном, и при крепостном праве, — от революции и по сей день рабочий. Я не знаю, в какой стране еще на земном шаре было бы так же мало нерабочих дней по случаю праздников, как в Советском Союзе, где бы так скупились дать трудящемуся человеку лишний раз передохнуть, именно трудящемуся, партией которого называет себя коммунистическая партия, которая некогда, пока сама не пришла к власти, ах как выступала против безжалостной капиталистической эксплуатации. Но вот на шестидесятом году ее руководства — вот наглядный пример и сравнение: в проклятом капиталистическом мире эксплуатации на Рождество и Новый год — десять нерабочих дней, в Советском Союзе — на Новый год один.

Я смотрю в Англии на этих колядующих, ходящих с фонарями от дома к дому. Если бы мы в детстве вздумали этим заниматься, нас бы забрали в милицию. В одном из номеров самиздатовского «Украинского вестника» читал я, как в моем родном Киеве молодежь недавно попыталась колядовать — попыталась восстановить эту старинную народную традицию. Как на них накидывались дружинники и милиция! Как тащили в отделение, и допрашивали, и грозили, и потом посыпались увольнения с работы, с учебы. Ну да, ну да, кто не с нами, тот против нас. И человек уже пожизненно как бы занесен в волчий список, он через двадцать лет вздумает проситься в туристическую поездку за границу, но посмотрят в досье — и ему откажут: в таком-то году в Киеве ты пытался колядовать! Не наш.

По прошлым годам я уже знаю, как на Рождество в Англии вечером улицы пустынны, дороги свободны: все, все дома, этот праздник проводится в семейном кругу, ради него члены семьи прилетят хоть из Канады, хоть из Новой Зеландии. Это священный, именно семейный праздник. По гостям — потом. Рождество — в кругу семьи. Меня это трогает. Нас приучили по праздникам коллективно маршировать, колоннами. Да, и у нас в России когда-то было Рождество, в кругу семьи…

Но это только древние бабушки помнят. Какой круг семьи, это что еще за пережиток? Жить в обществе и отделяться от общества нельзя. Человек — член коллектива. Поэтому если уж и приходится давать ему свободные от работы дни, они все равно должны быть заполнены общественно полезным делом, воспитывать чувство коллективизма: не демонстрация, так митинг, не субботник, так воскресник.

Вот уж наступает и год, в котором они будут отмечать шестидесятилетие насаждения таких и других нелепостей… Как быстро промелькнули десять лет. Не так давно, кажется, били в барабаны и трубили в трубы по поводу пятидесятилетия, а вот уж и шестидесятилетний юбилейный год. Господи, опять юбилейный. Скорее «встанем на трудовую вахту». Однако вот насаждаются, шестьдесят лет насаждаются, нелепости, но, если так подумать по-серьезному, они ведь не прививаются в душе. У человека в душе — не прививаются. Внешне, казалось бы, да, но внешне — это в оболочке; глубже оболочки они не проникают. Например, давайте на секунду вообразим такое чудо: вдруг объявляется указ Верховного Совета СССР — восстановить празднование Рождества во всей его былой форме и величии… представляете себе, какое бы было по всей стране искреннее торжество?!

24 декабря 1976 г.

Когда мне было чуть больше двадцати лет, у меня был в жизни эпизод, который очень крепко запомнился, и время от времени он вдруг, непрошеный, без всякой видимой связи с чем бы то ни было, вспоминается во всех подробностях и, надо сказать, чувствительно портит настроение.

Это было на строительстве Каховской ГЭС, где я работал в начале 50-х годов — сперва рабочим, потом меня взяли в редакцию многотиражной газеты стройки литработником. Однажды в порядке общественно-политической нагрузки мне поручили сделать лекцию по работе Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», чрезвычайно гремевшей тогда, конечно, и изучавшейся по всей стране.

Я старательно приготовил конспект, цитаты, причем — вот первый неприятный для памяти штрих — мне книга понравилась. Так все просто, ясно, неопровержимо. Я прямо порадовался, что мне поручили прочесть лекцию, благодаря чему я по-настоящему проработал такую значительную книгу и понял многое, чего мог бы и не знать. Я предвкушал, как вдохновенно прочту лекцию, как зажгутся слушатели, и заключительная фраза, этакая достойная точка в конце лекции, родилась в волнении, во вдохновении, прямо как словесный шедевр; я ее помню до сих пор дословно: «И в нашем великом строительстве работа Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», как прожектор, освещает нам путь»… Повторяю, это было в начале 50-х годов, а я имел лет двадцать с небольшим хвостиком. Ладно.

Комитет комсомола велел мне явиться с лекцией на городскую танцплощадку в Новой Каховке к восьми часам вечера. Там, как всегда, была густая толпа молодежи. Комсомольские активисты прекратили танцы, оттеснили всех по краям танцплощадки, поставили в центре табурет, на который я встал, и, держа свои листики, без микрофона, я принялся кричать, чтобы всем было слышно, свою лекцию. Об экономических проблемах социализма, которые, как прожектор, освещают нам путь. Сравнение вышло вроде бы даже жизненным, потому что было уже совсем темно, танцплощадка освещалась со столба направленным фонарем — чем не прожектор? Он освещал тесно сгрудившуюся толпу парней и девушек, в глазах которых было лишь одно досадливо-унылое ожидание: скоро ли этот идиотский антракт, это мероприятие кончится? Мероприятие, черт бы вас взял, даже посреди танцев.