Анатолий Кузнецов - На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979

Оставим его. Обращаюсь к еще более убедительному для меня свидетелю: к себе самому. Первым сознательным воспоминанием моей жизни была коллективизация, сопровождавшаяся беспримерным голодом 1932–1933 годов. Отец мой был коммунист, был послан на село проводить коллективизацию, и он сам был в ужасе от происходившего, от гор трупов умерших от голода, от людоедства. Мои дед и бабушка, простые трезвые люди, считали советскую власть бедствием, я помню споры деда с отцом, и я, малыш, прислушиваясь к ним, был целиком, всей душой, на стороне деда, то есть с самого раннего детства уже я имел уйму страшной информации, при которой любить Сталина и советскую власть было просто невозможно. В восьмилетнем возрасте, видя знаменитый 1937 год, я воспринимал все то как опять-таки ужас. В школе все славословия Сталину и советской власти я принимал лишь как обязательный театр, как обязательные ритуалы, которые надо выполнять, чтобы элементарно не погибнуть. Войну я пережил в возрасте двенадцати — пятнадцати с половиной лет, причем два года находился в оккупации, в Киеве. Вот уж когда хлынула лавина информации о Сталине и сталинизме! На оккупированной немцами территории начинались расследования сталинских злодеяний, заговорили тысячи свидетелей, в газетах публиковались жуткие разоблачения. Другое дело, что немецкие фашисты оказались еще хуже, чем сталинские большевики. В данном случае я хочу подчеркнуть лишь одно: что к зрелому возрасту я успел насмотреться на действительность и так, и этак, и с одной, и с другой стороны и не видеть ужаса сталинизма не мог. Не мог не видеть!

После войны я стал пробовать силы в литературе, и потому меня тогда особенно ужаснули ждановские расправы с Зощенко, Ахматовой, с музыкой, с кино. Я помню свою реакцию на эти расправы, и мне кажется, что и сегодня моя реакция была бы такой же точно: отвращение и ужас.

И вдруг: исполнилось мне двадцать лет, я пришел в восторг от «сталинских строек коммунизма», сам поехал на такую стройку, читал с восторгом труды Сталина, а всех, кто не был в восторге, готов был считать врагами, в лучшем случае — ослами… Через три-четыре года это прошло. Но ЧТО было в эти три-четыре года? Что за наваждение?

Пожалуй, на сегодня хватит. Закончу вопросом, поиски ответа на который продолжу в беседе следующей.

4 февраля 1977 г.

Итак, это уже третья беседа, в которой я пытаюсь найти ответ на вопрос, почему человек способен преклоняться до беззаветности перед вождем, о котором говорится, что он гениален, мудр, прекрасен, в то время как все факты прямо вопиют о том, что этот «вождь» всего лишь гнусная, преступная личность. Я разбираю конкретно примеры массового поклонения Сталину — и потому, что это совсем свежо еще в памяти, но, главное, потому, что здесь у меня есть отличный материал для исследования под рукой: я сам. Я уже рассказывал, как до сих пор для меня остается загадкой, почему в период моей жизни от 1949 до 1953 года я восторгался Сталиным. Всего несколько лет, и было мне тогда двадцать и двадцать с лишним… «Молодой был, дурак был» — это не объяснение, потому что, когда я был еще помоложе, да вообще с самого детства, я видел так много ужасов сталинских времен, так много горя, жертв, что — говоря ученым языком, — обладая таким количеством и такой информации, уж никак невозможно было бы восхищаться Сталиным, и вообще большевиками, и вообще советской властью. И я не восхищался, пока мне не стукнуло двадцать лет.

Потом, через несколько лет, наваждение прошло. Прошло навсегда. И честно говоря, конечно же стыдно, что оно было. Но теперь, с расстояния лет, вопрос «стыдно — не стыдно» отходит на второй план, а на первом плане стоит: «почему то наваждение со мной было?» Я был всего лишь одним из миллионов, и с другими случалось то же самое, это было что-то типичное.

В прошлый раз я задавал вопрос, не объяснялся ли восторг перед Сталиным простым отсутствие информации о его черных деяниях? В моем случае — нет. Точно нет. Я рос в ужасное время, видел апокалипсический голод времен коллективизации, видел 37-й и другие годы, и вообще я к своим двадцати годам знал даже, может, слишком много о, так сказать, обратной стороне сталинской медали. В прошлый раз я рассказывал о человеке, который в седом ужасе прожил большую часть своей жизни при Сталине и тоже все знал, но тем не менее плакал от восторга всякий раз в кинотеатре, когда в журнале «Новости дня» появлялся Сталин, а после xx съезда точно так же с восторгом плакал, когда в «Новостях дня» показывался Хрущев.

Я думаю, что те люди, которые свое былое поклонение Сталину объясняют простым «ах, мы не знали», кривят душой. Можно не знать всего, но невозможно не знать ничего. Живя в каком угодно закрытом, сверх-закрытом обществе, невозможно хотя бы части чего-то да не знать. А для любого думающего человека и этой части должно бы быть достаточно, чтобы хотя бы усомниться, так ли уж прекрасен этот образ жизни и вождь, который его олицетворяет. Любое же такое сомнение логично никак уж не вяжется с искренним восторженным поклонением вождю, не так ли?

Это разве уж совсем глупенькие, наивные дети могли еще ничего не знать о преступности сталинизма, этакие Павлики Морозовы, у них в головах есть лишь то, чему их научили, и тут все понятно, тут не над чем задумываться. Это очень страшная категория — юные человеческие разагитированные личности в руках тирании, особенно когда им дают автоматы; а автоматы им дают довольно часто, к сожалению. Но юный Павлик Морозов, у которого есть только одна информация и никакой другой противоположной, — это хотя бы понятно, такой случай заслуживает не разбора, а — скорби.

Значительно хуже, но тоже абсолютно понятна другая категория захлебывающихся от восторга поклонников божества — политики.

Эти-то все видят, все понимают, но, не желая оказаться в числе жертв, предпочитают изо всех сил служить палачу, как тот же хотя бы Берия, как — я уверен в этом — большинство из уцелевшей от расправ сталинской номенклатуры. В литературе, например, таким был Фадеев; других писателей сажали, стреляли — Фадеев же был у Сталина подручным в этом деле, хотя прекрасно все видел и понимал… Тоже страшная категория, но тоже загадки не представляет. Ее преклонение перед Сталиным было якобы преклонением, даже часто, как в случае Берии, с ножом за спиной.

Якобы преклонения было много. Когда условия жизни в обществе таковы, что, не демонстрируя своего преклонения, человек просто не в состоянии элементарно выжить, то тут уж каждый должен участвовать в ритуале. Таких в сталинское время было, я думаю, куда больше, чем искренне поклонявшихся, но меня интересуют в данном случае искренние.