Анатолий Кузнецов - На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979

Когда я кончил, кто-то даже дисциплинированно поаплодировал, но видели бы вы, как бурно, и моментально, и радостно возобновились танцы. Я ушел обиженный: не поняли, какие замечательные вещи им излагались, пустые головы, дураки, ослы! Когда услышали мой вопль про прожектор, так даже заулыбались, зашевелились — поняли, что это уже конец… И знаете, понадобилось мне еще несколько лет, чтобы довольно изумленно открыть, что тогда не люди были ослы, а комсомольские организаторы этой лекции и что уж совсем стопроцентным ослом был, оказывается, в какое-то время моей жизни я сам. Так, это я очень давно понял, но тогда сразу же встал вопрос: почему?

Сегодня я более чем вдвое старше, чем был тогда, и столько в жизни изменилось, и в голове изменилось все; и когда так, бывает, вспомнишь что-нибудь и сам с собой пробуешь проанализировать: почему вот тогда-то там-то ты совершил такую-то глупость, а не иную, — то почти всегда можешь теперь, издали, объяснить: и откуда глупость взялась, и каковы были корни, и почему она могла быть только такой, а не другой. Почти всегда.

Но, представьте себе, этот эпизод с лекцией, который я только что рассказал, у меня в моем сознании до сих пор остается в части необъясненной, не входит в это «почти всегда», а продолжает и продолжает оставаться для меня загадочным феноменом. И здесь, пожалуй, время объяснить, к чему я клоню. Если бы такое явление, как мое бурное восхищение в свое время сталинской книгой «Экономические проблемы социализма», было чисто моим исключительным случаем, то я бы уж как-то сам по себе с этим феноменом разобрался (или не разобрался), повздыхал бы, покраснел бы — и бог с ним. Однако я не ошибусь, если скажу, что сегодня среди живущих на Земле людей можно найти — уж не знаю, и сколько миллионов и миллионов, — людей, которые, если только будут честно вспоминать, признают, что и у них были подобные, мягко говоря, «феномены» восторженного преклонения перед Сталиным, сталинизмом, а другие — и того хуже, до сих пор Сталина боготворят или по крайней мере уважают. Есть даже такие — но, к счастью, исключения, — которые не теряют своего уважения к Сталину даже после прочтения «Архипелага ГУЛАГ».

Вот это явление меня и озадачивает. В этом явлении есть довольно много такого, что объяснимо — подчас даже самым примитивным путем. Однако объяснима лишь часть явления, а не все оно целиком. Это не исторический вопрос и не какой-нибудь схоластический. Я боюсь, что это один из насущнейших вопросов существования человеческого общества вообще. «Сталинский феномен» — назову его так для удобства — выступает сколько угодно и сейчас, и, возможно, много несчастий он еще принесет и в будущем. Он, знаете, как заразная бацилла, незримо существует в людском обществе, и время от времени вспыхивают его эпидемии то там, то там, и, заметьте, эти эпидемии сопровождаются катаклизмами, кровью, насилием и поразительным оболваниванием человеческой личности.

Видели ли вы документальные кадры в фильме «Обыкновенный фашизм» — каково было преклонение масс перед Гитлером? Немецкие женщины так искренне рыдали, переполненные восторгом и любовью, при одном только виде божества. Ну а, скажем, картины преклонения китайцев перед Мао Цзэдуном? Такие документальные кадры в Советском Союзе любят с иронией показывать. Однако картины поклонения советским — в тот или иной момент стоящим у власти — вождям показываются без иронии, не так ли? А картины поклонения предыдущим, уже не стоящим у власти, не показываются совсем, словно их и не было, вот как смешно.

Однако что было, то было, и сколько среди нас живет тех, постарше возрастом, кто был участником минувших поклонений, а среди них тех, кто был искренним участником. Теперь об искренности сегодняшних ритуалов поклонения в Советском Союзе говорить, по-видимому, уже не приходится. Для большинства участников это всего лишь досадно-неизбежные ритуалы, а искренности чувств даже сами организаторы не требуют ни от кого, в том числе и от самих себя.

Вот, скажем, появляется сегодняшнее божество. Все должны встать и сильно бить ладонью о ладонь, стараясь иметь при этом просветленное лицо. Назначенный для управления ритуалом человек при этом отсчитывает в уме время, по истечении которого он даст сигнал к прекращению демонстрации восторга тем, что сам, первый, прекратит аплодировать — только у него такое право, и все смотрят, когда он, председательствующий, прекратит, тогда все прекратят и сядут. При этом, если запланировано заранее, другой выделенный человек, помещенный среди массы, должен будет выкрикнуть точно определенное число лозунгов, с точно известным и утвержденным текстом, а все остальные поддержат протяжным «ура».

Далее тоже известно — божество будет читать отпечатанный крупными буквами, с расставленными ударениями, не им написанный текст; время от времени чтение будет прерываться новыми проявлениями восторга по сигналу — ну и заключительный ритуал восторга в конце, такой же, как в начале. Если текст предназначен для публикации, то он будет опубликован самым широким образом, и всем надо будет говорить: «Как это мудро, как это глубоко, гениально, изумительно, восхитительно, это прямо как прожектор освещает нам путь», и желательно отрывки из этого текста к месту и не к месту цитировать всюду, от передовиц до поваренных книг, ибо если не процитировать, то лица, назначенные следить за этим, сразу же спросят: «А почему вы не процитировали?»

Это все известно, это все отработано, в конце концов, и не сложно, и не так уж трудно. Вопросы относительно формального, чисто ритуального выражения якобы восторга меня лично не беспокоят. Да в конце концов, у любой эпохи и в прошлом были свои ритуалы, да еще сколько, одни умнее, другие глупее, и смешные и нелепые, всякие, и в повседневной жизни, в быту, у каждого из нас — сколько ритуалов, сколько всего такого, что «так принято», уж никто и не помнит, и не может объяснить зачем. Один чихнет, другой говорит «на здоровье» — так принято, да и точка. «Так принято» — я понимаю.

Нет, меня беспокоит неритуальное, а искреннее проявление восторга там, где, по-трезвому, ни о каком восторге и речи не могло бы быть. Я начал с рассказа о своем собственном когда-то искреннем восторге перед трудом Сталина об экономических проблемах. И о том, как вскоре после того, как наваждение прошло, встал вопрос: «Почему оно было?»

И вот, даже сегодня, через много-много лет, я не вижу простого, однозначного ответа на этот вопрос, по крайней мере в отношении самого себя… представьте, не вижу. А я хочу все-таки в нем разобраться, хотя бы попытаться разобраться. Ограничиваюсь сегодня, однако, лишь постановкой вопроса, в моей следующей беседе эта тема будет продолжена.