Евгений Вышенков - Крыша. Устная история рэкета

Закон о кооперации действительно вызвал всплеск деятельности среди населения: унылый серый ленинградский пейзаж разукрасился наивно разноцветными вывесками ресторанов и кафе, витринами убогих грязных ларьков с жвачкой, сигаретами и лимонадом, подгнившими деревянными ящиками с арбузами и апельсинами, дешевыми, но броскими вещами, развешанными по наскоро состряпанным витринам и одетыми на самих ленинградцев. Однако свою задачу, как ее видели создатели документа, он не решал: «В условиях политической и экономической систем СССР, при ведущей роли государственной (общенародной) формы собственности, повсеместное развитие получает кооперативная форма собственности, способствующая более полному использованию возможностей и преимуществ социализма, приумножению общественного богатства, насыщению рынка высококачественными товарами и услугами, их удешевлению...» В действительности цены на услуги и товары, производимые кооператорами, были в несколько, а то и в десятки раз выше цен, установленных государством. В результате приобретать их могли только люди, чьи доходы значительно превышали советские зарплаты. К 1991 году таких людей было не больше 10 процентов от всего населения. Закон также обещал, что «государство, используя средства массовой информации и другие формы, создает наиболее благоприятные идеологические предпосылки для деятельности кооперативов, обеспечивая повсеместно такой морально-психологический климат, при котором каждый член кооператива осознавал бы, что, работая в нем, он выполняет важное общественно полезное дело...». Только что получившие свободу СМИ, как и все советское общество, не спешили исполнить это обещание — вплоть до середины 90-х слово «кооператор» для большинства звучало как презрительное ругательство.

Закон о кооперации был очень невнятный, и многие, особенно цеховики, его испугались. Подумали, что это подстава. А были отчаянные ребята, которым уже невозможно было работать на хозяина, ну и я в том числе, кстати, которые сказали: «Мы в это дело впишемся». Из всех современных олигархов где-то четверть — это кооператоры. История была простая как палка.

На чем я заработал первые деньги какие-то значительные? Я их заработал на полиэтиленовой пленке. Происходило это следующим образом. За небольшую взятку, в 1000 рублей, ну, по тем временам не такую и маленькую, я купил пленочный экструдер, якобы списанный якобы с Охтинского химкомбината. С этого же комбината ухари, еще за 10ОО рублей, мне его поставили, поставили головки — в общем, привели его в порядок. Дальше я стал делать полиэтиленовую пленку. Полиэтиленовая пленка была в стране дефицитом. Ну не было ее вообще. Люди в очередях стояли, чтобы накрыть эти свои грядки... У меня был первый частный экструдер, так мне повезло. Я покупал сырье за взятки, так-сяк, где-то выдуривал этот полиэтилен высокого давления. Дальше там был очень нехитрый процесс, как-то он выдувался, и пленка готова. Но цену на готовую продукцию я устанавливал сам, как хотел, каждый день. Вот проснулся с утра и решил, что пленка будет стоить три рубля. Казенная стоила 40 копеек, но ее не было. Была парадоксальная совершенно ситуация: люди стояли в очереди у меня на складе и ставили себе номерки на руки, потому что мне не хватало сырья. Прибыль у меня была небольшая: я за 1 вложенный рубль получал 4, причем скорость оборота у ме ня была сутки. То есть это реально печатный станок. Дошло до смеха, меня вызвал заместитель председателя райисполкома по фамилии Кошкин, как сейчас помню. Он меня пригласил к себе и говорит:

— На тебя жалобы от населения, ты население плохо пленкой обеспечиваешь.

— Господь с вами,— говорю я ему,— подгоните сырья, я в три смены буду работать, я его обеспечу...

У меня было мотало сделано, по 10 метров, а старухи пленку, когда покупали, рулетками перемеривали. И я тогда сказал, чтобы мотало сделали на 20 сантиметров больше. Все стали ох...вать, им стало казаться, что они просто наживают. Хотя на следующий день я мог сказать, что сегодня 4 рубля пленка будет стоить.

Я был кооператором, у меня было много денег, и меня познакомили с такой Валькой, она была директором магазина на чеки серии «Д» на Наличной улице. И вот я приезжаю к ней.

— Что, Бориска, будешь брать?

— А что есть? — я говорю.

— Джин «Бифитер».

— Три бутылки.

— Тоник?

— Упаковку.

— Кола?

— Упаковку.

— Пиво есть немецкое «Лёвенбрау» в банках.

— 12 упаковок.

— «Мальборо».

— 4 блока.

— Плащ на тебя есть белый, голландский. Померяешь?

— Пиши.

— Есть сок кипрский.

— 12 банок.

И мне все это грузят в багажник. Я приезжаю домой, все это раскладываю. Сажусь у окна, там алкаши какие-то ходят, время уже совсем голодное. И я наливаю себе джин с тоником, лед и лимон туда добавляю, закуриваю «Мальборо» и думаю — вот все, п...дец, я живу, видимо, как Рокфеллер.

В армию уходил советским человеком. Окончил ПТУ-88, мне ж первый секретарь Григорий Романов каску строительную подарил на одном официальном празднике. А первого наставника звали Марлен — Маркс и Ленин.

17 ноября 1987 года приземлился после службы в армии в аэропорту «Пулково». Понял — попал в другую страну. Весь аэропорт будто сварили — все в варенке, штаны бананами и в белых кроссовках. Цыганки не с картами, а с ведрами. А в них гвоздики. Матери купил сразу же. На лотке увидел газеты с обнаженными девицами, какими-то предсказателями. Тоже прихватил. Люди с открытками стоят около таксистов — агитируют то ли в свидетели чего-то, то ли в «Белую церковь». Постоял, послушал. Рядом в наперстки игра, в открытую. Проиграл золотое кольцо-печатку. Полегчало. Это я потом узнал, что играл Артур Кжижевич со своими хлопцами. Таксисты, заметил,— более развязны, никаких 20 копеек на посадку. Доехал круто на кузове 123-го «мерседеса». Первый раз вышел в город и тут же наткнулся на пока редкие, но малиновые пиджаки и шпанские кепки.

Мне столько в мозг инфы попало — не понял, что творится. Стержень-то был коммунистический, и пошел я шоферить с обостренным чувством социальной справедливости.

Первое время держался, несмотря на роскошь в таких магазинах, как «Балтик Стар», в «Прибалтийской» и прочее. Познакомился с будущей женой — Ириной. А дядя ее, Павлов Юрий Алексеевич, был директором Кировского рынка. Там увидел Саню Питерского. Услышал прозвища Юра Полковник, Коля Карате. Они, как старики, сидели, играли в карты, организовывали какую-то лотерею с предсказуемым концом. Как-то мы поехали в Палангу с дядей — все-таки Ира его племянница. Там цыгане пели. Открылся другой мир — ресторанный. Там уже Малышев сидел. Разговоры высокие. Кто-то предлагал чуть ли не деревянные дома строить в центре Ленинграда. Мол, Бога нет, значит, все позволено. Я-то до этого только «Красную звезду» читал, типа «сержант Прокопенко выстрелил десять раз — попал одиннадцать». Я прикололся, хотел на следующий день найти «Ленинские искры». Не нашел следов «бога».