Евгений Вышенков - Крыша. Устная история рэкета

4 августа 1992 года начальник 14 отряда написал рапорт начальнику колонии № 20/6: «Докладываю, что осужденный Кумарин Владимир Сергеевич, 1956 г. р., добросовестно относится к труду и имеет примерное поведение. Полагал бы поощрить его и представить на условно-досрочное освобождение». Под рапортом стояла подпись: «Ст. лейтенант Феоктистов».

Я имел отношение к организованной преступности.

В конце 80-х я работал в Управлении уголовного розыска Ленинграда и загремел. После суда меня направили в колонию Нижнего Тагила для бывших сотрудников. В 1991 году туда привезли известного всем зятя Брежнева Николая Чурбанова, который, как известно, был арестован еще в 1987 году, а после получил 12 лет. Любопытно — мне тоже отмерили 12 лет, а натворил я поменее.

Тогда в Тагиле сидело много маститых фигур — по Краснодарскому, Узбекскому делам.

18 августа 1991 года поздно вечером, после отбоя они все собрались в клубе колонии. За столом сидели: бывший генерал Чурбанов, его кореш — бывший генерал МВД Калинин, бывший заместитель министра МВД Узбекистана Бегельман, бывший первый секретарь ЦК КПСС Узбекистана Усманходжаев, бывшие полковники с Краснодара. Они пили чай, спорили о судьбе России.

В этот момент к ним вошел начальник колонии — полковник Иван Жарков — человек нрава крутого.

Никто не встал при его появлении. Он с ухмылкой спросил: «Ну что, сколько мне отмерили срока, если ваша возьмет? Небось на всю катушку — пятнадцать?»

— Ты нам, Иван Данилович, ничего плохого не сделал. Получишь свою пятерочку,— ответил ему Чурбанов.

Когда ГКЧП рухнуло, Жарков при всех указал Чурбанову на карцер:

— За что пятнадцать суток?! — возмутился тот.

— За нарушение распорядка дня — вы же после отбоя чаевничали, да еще в организованной антиправительственной группе,— засмеялся хозяин.

Но Чурбанова в штрафной изолятор не отвели, Жарков его простил и сказал: «Ты бы, Коля, поступил по-другому».

В 1991 году я был кооператором. Мы экономили — в двух комнатках сидели все. Строили очередной завод, как нам казалось, лучший в мире.

Туда пришел вдупель пьяный сварщик — началась потасовка. Я врезал и одному, и другому. Вскоре меня вызвали куда следует и заявили, что мы вдвоем избили работягу.

Это было начало августа. В силу своего верхоглядства мы похохотали, тем более что главному инженеру досталось от меня больше, чем сварщику. Мы дали объяснения и решили, что все кончилось. Я уехал отдыхать с семьей в Крым.

18 августа до меня дозвонился следователь. Уж как он меня разыскал, говорит о его неукротимом интимном желании сообщить мне дурную весть. И говорит: «С учетом происходящих событий слово „кооператор" — преступно». И потребовал, чтобы я немедленно вернулся, так как на фоне происходящих катаклизмов избиения пролетария он не спустит.

Честно скажу — меня он этим напугал. Я рванул в Симферополь на самолет. Десятки тысяч осаждали аэропорт — чиновники, милиционеры, военные. Я обратился к директорам совхозов, с которыми я работал, а они мне вручили бумажку в клеточку с подписью кого-то, по которой я и улетел в Ленинград.

Когда прилетел, то прошло уже с момента КГЧП три дня. Все было ясно, Янаев откапал все свои слезы. Их смели. С определенным сарказмом я явился к следователю.

— Теперь нет основания вас привлекать,— вежливо сказал он.

А потом он заходил в мой магазин «Фрукты-овощи» на «Чернышевской» и брал товар бесплатно, хотя мы ни о чем не договаривались. Мне это надоело, и я его шуганул. А он умудрился что-то такое заявить, мол, я тебе от всего сердца помог, а ты жадничаешь.

Я имел отношение к организованной преступности. Придерживаюсь старых традиций. Первый раз я сел по молодости и надолго. Попал в девятнадцатый лагерь Кировской области для особо одаренных и не поддающихся перевоспитанию. Это было в Олимпийский год. В этой зоне я и познакомился с патриархом преступного мира — Василием Бабушкиным по прозвищу Бриллиант. Он был самым авторитетным вором в законе. По одному его слову зона могла с ног на голову перевернуться и обратно встать на место. Менты его на «вы» называли. Он был небольшого роста, худой, в старых круглых очках.

Как-то при мне он заслушивал спор между арестантами. И выяснилось, что один из них употреблял морфий. Так Бриллиант сказал следующее: «Ты очень хороший человек, но с сегодняшнего дня я не хочу, чтобы ты находился там, где нахожусь я. Человек, который употребляет наркотики, не может иметь своего мнения и слова». Вот так этот парень из категории порядочного арестанта сразу превратился в обычного мужика.

Наверное, я до сих пор нахожусь под воздействием его личности и веры.

Годы спустя я эти слова Бриллианта несколько раз как завет авторитетным ворам пересказывал, а они злились. Крыть-то нечем, а опровергать его — это как Библию переписывать.

А Бриллианта в начале 90-х задушили в Соликамске в самом лютом месте — на «Белом Лебеде». Это помещение камерного типа на территории Соликамского пересыльного пункта. Место для тех, кто не прогибается под красных. До 90-х там был ад: убивали, насиловали, калечили.

Мне довелось посетить «Лебедь». Один пример: работа начиналась с пяти тридцати и пока луна не погаснет. Тащим мы бетонный столб человек двадцать. Командуют: пятеро таких-то отойти. Тащат пятнадцать. Потом: трое таких-то отойти. Как жилы лопаются, слышно. А нам кричат: «Рабы, жить хотите — дотащите».

И верховодила не милиция. Она там права голоса практически не имела. Надзирателями были зэки из тех, кому жить осталось до первой минуты на воле. Они с дубинами ходили. Это были уже не гниды и не твари, это другое состояние. Их потом как вшей давили.

А когда путч случился в 1991 году, я сидел в лагере с названием «Красный берег». Так пока ГКЧП не захлебнулось, три дня начальник оперчасти вышагивал по зоне и орал: «Мрази, еще пару дней, и я вам покажу советскую власть — всех с особо тяжкими статьями на тот свет отправим».

Так что пусть Ельцину земля пухом будет. Он прервал эту живодерню.

А Бриллианта похоронили рядом с Соликамском и воткнули колышек с номером, а место начали охранять менты, чтоб не выкопали. Словно крест на Голгофе охраняли, чтоб Иисуса не сняли.

Но потом воры подкупили их, те отвернулись, тело вынули и похорони ли по-людски в нужном месте.

В конце 80-х я работала главным редактором газеты «Аничков мост» и являлась секретарем правления Союза журналистов Ленинграда. В 1991 году финансирование Союза рухнуло, и мы старались выжить. Помещение на первом этаже знаменитого дома 70 по Невскому просИекту было сдано в аренду под ночной клуб «Доменикос». Его история забавна. Вначале идея клуба принадлежала сицилийцу из Палермо по имени Пиколло — другу Собчака. Но заведение открыл нигериец Лакки, которого убили в 90-х. С самого начала клуб «крышевал» Слава Кирпичев. Он часто приходил в Союз в своем чесучовом костюме и был безумно вежлив. А рядом с ним «малышевские»: Сергей Зиновьев, которого все звали Ташкент, Юра Криминал.