Евгений Вышенков - Крыша. Устная история рэкета

Криминал за мной тогда приударил и подарил французские духи «Трезор». Я взяла, от греха подальше. Потом он начал рваться в Союз чуть ли не каждый день, вел себя развязано, и Андрей Берлин — друг Кирпичева, его шуганул. И Криминал, и Ташкент, и Кирпич сегодня на том свете.

Потом пришли «казанцы». Они всегда стаями ездили, мы их клопами за маленький рост называли. Заявились Мартин, Маис и еще выводок. У нас стоматология тоже арендовала помещение, и они хотели с нас денег. Я сказала, что денег нет — самим трудно. А Мартин, привалившись к косяку, заметил: «Мы тебя не убьем — мы тебе ноги вырвем, будешь всю жизнь ползать». Я пообещала им лечить их бесплатно. Через какое-то время Ульяна — заведующая клиникой, звонит: «Они приперлись, но это не лечится — у одного пулевое ранение в челюсть. Я только кровь остановила».

А напротив здания Союза райком партии, был там же отдел КГБ, перед райкомом стоянка машин запрещена, никто не смел припарковаться. Кроме них. А они бросали машины и через проспект к нам. Никто замечания им не делал.

Помню, Ташкент говорил: «К нам вход рубль — выход сто долларов». А коммерсантам так: «Мы „крыша", а ты крыса». А сами в Париж ездили, дорвались с восторгом и упоением. Вокруг крутились остатки каких-то «феоктистовских». «Малышевские» снимали правительственные дачи через Юрия Комарова. Черт-те что.

До этого я их не видела. Да я живого вора в жизни не видела. А тут появилось столько джипов, как если бы сегодня танки по Невскому ползать начали. Новая Россия не с гласности началась, когда мы вместе с Белкой Курковой, с Салье бегали по телевидению. Бандиты стали новой субстанцией. С ними началась веха новых людей.

Я до этого и Кумарина в баре «Таллин»-то видела, но воспринимала его как бармена. Моя дочь всегда говорила тогда: «Вова очень хороший».

Моего мужа — основателя первого совместного предприятия в городе, через несколько лет убили. Он хотел от «малышевских» перейти под «крышу» «тамбовских», говорил: «У них условия привлекательней».

Следователь молоденький через много лет спрашивает про его знакомых с «крыши» — про Ташкента, Кирпичева, других. И говорит: «У вас про кого ни спросишь, так все убиты». Я говорю: «Время было такое».

Есть у меня недостаток — по паспорту родился я в Москве, прямо на Красной площади. В 1943 году там гостиница была, а мама работала начальником эвакуационного госпиталя. Отец, как враг народа получивший пятнашку, искупал ее в тылу у немцев. Они склад какой-то рванули, и ему глаз выбило да пятку оторвало, он 92 дня в лесу скрывался, выжил и вот осенью 1942-го его на лечение отпустили к матери.

После войны нравы были построже, чем в 90-х. В пятых классах шестнадцатилетние сидели. Где им учиться было1 И сыновья полков с медалями, и прошедшие детские колонии. Они все воевали, так или иначе. А это значит, научились убивать. В ближнем бою с ними никакие «тамбовские» или «малышевские» и пяти минут бы не продержались.

За драки и говорить не нужно. В барах в 80-е, по сравнению с послевоенными годами, не били, а похлопывали. На углу 8-й линии и набережной Шмидта разливуха расчудесная была. Там калеки-фронтовики — не суйся не зная. На углу Среднего и 1-й линии разливуха с блатными — и зная, не суйся. Самая шпанистая — 19-я линия — возле Василеостровского УВД. К Гавани дальше — водочный завод Дерябкина, роща акаций, училище подплава. Все это надо было миновать челночным бегом — шпана, мореходы всех дубасили. А в конце Дунькин тупик — обветшалый доходный дом на углу Кожевенной и Косой. Там и днем без ножа трудно было. Строго по ушам отхлестать могли. За что? А чтоб знал.

Улицей Нахимова все и заканчивалось, а дальше остров Голодай, а там совхоз с китайцами, теми, кто еще в двадцатые годы вместе с латышскими стрелками советскую власть ставил. Туда на лодочные станции мы гоняли с девками.

Посредине Среднего — между 15-й и 16-й линиями — яблоневый сад. Там Зяма с бородой, как у Льва Толстого, пиво продавал весь день. Хочешь, и ночью накроет с рюмочкой. У его жены Доры все в парикмахерской стриглись. Их блатные потом зарезали, искали, что они в блокаду насобирали.

Поэтому торгаши особенно достаток не показывали. Директор пивбаров «Петрополя» и «Бочонка» тов. Маразасов, вроде так его фамилия была, 30 лет в одних штанах проходил. Зато умер своей смертью.

На танцы в Мраморный зал ДК Кирова собиралось под 500 человек. Шпана на цепях, только не вокруг шей, а с велосипедными за пазухой. Дрались прямо перед входом, за ДК ведь тогда болото было сплошное. А рядом, кстати, то известное Смоленское поле, где казнили революционеров в XIX веке. Били так, что нынешние омоновцы в обморок упали бы.

Жах — и на пару месяцев борозда на лопатках. Я раз из-за будущего композитора Коравайчука чуть не сел.

Он странный. Приходил на танцы с фотоаппаратом, девок исподтишка щелкал. Вот я ему шею английским ключом и распорол. А у него в доме на 15-й еще и Барышников жил, прибитый, в вязанной шапочке ходил — мы его на танцы звали, а он скромничал.

Верховодили шпаной блатные, те, кто с войны пришел, но встал на старые рельсы,— у них по руке, по ноге нет, ордена, а они, видно, в детстве не наигрались. Днем с пацанами кашеварят, вечерами краденое толкают.

Блатные хороводили в кабаках «Полтава», «Лондон», «Шанхай». К 60-м они уже отставали в развитии. Сгорели, как мой кореш Жорка Захар. Мы с ним в ЦПКиО гоняться на коньках ездили. Тогда там все аллеи, все лужайки заливали в сплошной лед. Я догоняю кого-нибудь — шапку сбиваю, а Жорка подбирает.

Каждое 5 мая на деревянном Тучковом мосту драки с петроградскими — 200 на 200. Без стрельбы, но порезать могли запросто. Мусора не лезли. Один раз, правда, в начале 50-х сунулись разогнать традицию, а мы даже их лошадям зубы выбили.

Милиционеры на конях с ППШ наперевес ночами патрулировали. И пересвистывались, потому что, если свисток слышен, значит, жив.

Оружия было много, но в цене особенное — для маленьких рук. Из ТТ пацан и в корову не попадет, так что искали дефицитные браунинги. А остального сколько хочешь. У меня в сарае на 16-й линии миномет стоял. Пацаны наганы в пристенок проигрывали. Мы в войну ходили играть на Лютеранское кладбище. Могилы с немецкими фамилиями у нас там за фашистов шли. Так что все, что там отбито, это нами из пистолетов и пулеметов отбито. Там малины много росло, в склепах нищие жили. В кинофильме «Брат», где они в склепе сидят, показали крохи от прошлого.

В середине 50-х умыкнули мы с Крестовского острова хорошую медь — срезали с яхты ночью киль и сдали на Донской переулок в утильсырье. Нас кинули — просто не заплатили. Так мы взяли артиллерийский порох — длинный такой, макаронами назывался, кусок мыла — динамит, привязали РГП — ручную гранату противопехотную, к ней лесочку подлинней и рванули ночью. Так жахнуло, что отчетность товароведа до Среднего проспекта разлетелась.