Евгений Вышенков - Крыша. Устная история рэкета

Ничего не произойдет, если в Париже откроют баночку настоящей черной икры, купленную в Ленинграде. На каждом парижском углу можно смело купить такую же баночку, разве что чуть дороже. Ничего особенно экзотического в этой икре не было. А они открывали и обнаруживали в баночке кашу. И вот это-то как раз и было нашим местным колоритом.

Четверть века назад путь от Выборга до Ленинграда был куда занимательней дороги из Петербурга в Москву. Главным героем на шоссе был все тот же фарцовщик, а приобретателем впечатлений рабочий человек из капиталистической Финляндии. Если в Ленинграде финнов центровые и за иностранцев-то не считали, то в Выборге и на трассе они и вовсе воспринимались карельскими лесорубами.

Порой по этой же дороге ездили шведы, но они останавливались на призывы дельцов редко. За это их не любили еще сильнее, чем не любили их финны за шведскую пословицу «Шведы бьются до последнего финна».

Вплоть до середины 90-х поездка в Ленинград на уик-энд была популярнейшим национальным развлечением у жителей соседней страны. Причины лежали в серьезном ограничении продажи крепких спиртных напитков на территории самой Финляндии.

Смысл игры был незатейлив: они пересекали границу небольшими толпами на автобусах вечерами по четвергам, тут же принимались неограниченно употреблять водку, колобродить и приходили в сознание только в понедельник с утра у себя на работе. Большинство без денег, многие без вещей, кое-кто с дикими советскими сувенирами за пазухой, но всегда осчастливленные. Все что они вывозили из СССР — это разрешенные их властями литр водки, пару бутылок советского шампанского и яркие эмоции, которые потом трудно вспомнить.

Фарцовка для определенной части населения Карельского перешейка стала естественным приработком. То, что делали с финнами фарцовщики, они сами же объясняли емким выражением: «Разгрузить соседа до конца». На жаргоне финнов называли «тупыми», но относились к ним по-отечески и никогда сильно не лупили.

Достаточно быстро дельцы осознали прозаичность честного обмена. В ход пошли те же уловки, что и на Галере,— вместо водки продавали воду, вместо икры — кашу, вместо шампанского — ситро. Югославские динары вместо рублей шли похуже — финны, даже нетрезвые, были хорошо осведомлены о внешнем виде «деревянных».

Финны же везли нам дешевое серебро и мелкие шмотки, которые затем сдавались в комиссионные на «Апраксином Дворе». Перед границей с СССР финские бизнесмены выстроили здоровенный ангар, где торговали секонд-хендом по 3 марки за любую вещь. Выезжающие скупали их мешками, зная, что перепродадут на трассе в несколько раз дороже. Культурный обмен происходил, как правило, на придорожных автостоянках и бензоколонках.

Риск сесть за валюту или мошенничество на трассе оказывался несопоставимо меньше, чем в центре города. Почти все фарцовщики были местными — из Выборга, Зеленогорска, Сестрорецка. И милиционеры оттуда же. Они сидели за одними партами, жили на соседних улицах, их родители работали на одних предприятиях. Это даже не было круговой порукой — это были практически родственные связи, укрепленные удаленностью от мегаполиса и легкой к нему неприязнью.

На стоянках скапливалось до десяти машин и мотоциклов с фарцовщиками. Когда становилось тесно, случались драки. Больше 200 финских марок с собой не возили — за это можно было присесть. Валюту закапывали в лесу. Потом часто забывали точное место и выезжали в буквальном смысле с граблями. Старожилы шутят: «Столько валюты припрятанной не нашли — новую трассу можно было построить».

К 1980 году на трассе уже слышно было имя Юры Комарова — будущего дона Трассы, отца «Комаровского» преступного сообщества.

Комаров, как и многие маститые мафиози, начинал с фарцовки. После первой отсидки за «кулак» он уже имел при себе группу уверенных парней.

Свое мировоззрение он определил одной фразой: «Что я, с авоськой буду ходить?»

Особо надежных граждан советское правительство порой посылало работать за рубеж. Для них была создана альтернативная, совершенно фантасмагорическая система оплаты труда, в корне отличающаяся от внутренней, но не количеством рублей, а их сложной и алогичной дифференциацией.

Начиналась она с утверждения, будто 1 рубль в пределах СССР больше на треть, чем 1 доллар, а вот за рубежом он равен некоему инвалютному рублю. Что это такое, пытались объяснить многие, но до сих пор никто не понял.

Советскому специалисту, работающему за границей, на сберкнижку начисляли 70 процентов от прежней заработанной платы. Помимо этого, в месте пребывания он теоретически зарабатывал в несколько раз большую сумму. Однако то, что ему причиталось, полностью на руки ему не выдавали. В зависимости от того, один ли он, с супругом/супругой, с детьми ли, он получал лишь определенную часть. Если в Монголии, то в тугриках, если во Франции, то во франках. Остальное и считалось как раз этими инвалютными рублями. Они-то и поступали на счета сотрудников во Внешэкономбанк, превращаясь в чеки Внешпосылторга — в некую придуманную параллельную экономике социализма валюту, на которую можно было, вернувшись домой, в специальных магазинах купить импортные вещи.

Но на этом путаница не прекращалась. Чеки были поделены еще и на зоны, в зависимости от тех стран, где трудился специалист. Чек Внешпосылторга с желтой полосой символизировал развивающиеся страны — Анголу, Кубу, с синей полосой — страны Совета Экономической Взаимопомощи, чья штаб-квартира располагалась в высотке на проспекте Калинина в Москве. Чек же без полосы говорил о том, что человек вернулся из капиталистической страны. Специалисты, соответственно, делились на сорта. Чеки без полос получали лишь те, кому посчастливилось быть полезным в ООН, ЮНЕСКО, на дипломатической работе.

Разлиновку для чеков придумали неспроста.

Холодильник Bosch в магазине «Внешпосылторг» на набережной Макарова на Васильевском острове можно было приобрести только на чеки без полос, дубленку — только на чеки с синей полосой и так далее. Кроме магазина на Макарова был еще закуток рядом с домом дипломатов в начале Наличной улицы, где можно было купить джинсы. В Красном Селе в автомобильном магазине на чеки без очереди продавали «жигули» и даже «Волги»: существовал отдельный план на машины для людей, побывавших в зарубежных командировках.

Многомерность породила массу маклей, движений и перепродаж внутри сообщества счастливчиков. Все товары в чековых магазинах имели такую же утвержденную госстоимость, как и в любых других. Например, австрийские сапоги стоили 70 рублей, то есть ровно столько, сколько они теоретически могли бы стоить в «Гостином Дворе». А на черном рынке чек без полосы продавался чуть больше, чем за два рубля. И сапоги, таким образом, фактически стоили уже 140 рублей. Чек с желтой полосой, естественно, стоил дешевле — 1 рубль и 70 копеек. Вокруг чековых магазинов образовалась целая биржа: продавали и покупали чеки, обменивали чеки одного типа на другой. Все, разумеется, происходило секретно, так как на каждом чеке советская власть вывела: «Чек обмену и продаже не подлежит».