Мина Полянская - 'Я - писатель незаконный' (Записки и размышления о судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна)

______________ * Этот фрагмент был продиктован Фридрихом на магнитофонную ленту. Необходимо подчеркнуть, что это черновик, отредактировать и переработать который Горенштейн так и не успел. Многоточия в круглых скобках означают: "неразборчиво".

Женевская скука, что ли тому способствовала, или дело тут гораздо глубже, чуть ли не в шестнадцатом веке, а именно в женевском центре пропаганды кальвинизма с его антикатолическими, антиреакционными догмами. Сомнение - дело сатаны. Лучше невежество верующего, чем дезость мудрствующего; грубость и леность нищего духом нуждающегося во внешней опоре. Вне церкви нет оставления и прощения грехов, нет спасения. Нет большего преступления, чем ересь, и ее, ересь, надо обязательно искоренить, а тех, кто создает ее - казнить, ибо еретики убивают души. И должны быть наказаны за это телесно. Из всех церковных учений нет более близкого к большевизму, чем кальвинизм. И, может быть, не случайно Ленин выбрал для своего проживания, в момент борьбы с меньшевитскими ересями и создания большевизма именно Женеву.

"Путешествуя в Женеву на дороге у креста встретил он Марию-деву матерь Господа-Христа" - это у Пушкина о бедном странствующем рыцаре, а Ленин как раз был таким бедным странствующим рыцарем, изгнанным меньшевиками из ЦК, из своего любимого детища газеты "Искра" и прочих мест. Поэтому большевизм-кальвинизм, поэтому - Женева.

Сдержанный, строгозамкнутый, целеустремленный нравственный юноша выделялся своим острым умом среди товарищей, но не снискал их любви. Он обличал их мелкие грешки, за что даже получил насмешливое прозвище винительного падежа - это о Кальвине - но подобное можно сказать и о Ленине. Сухой книжник умеет найти себе близких по духу товарищей. Холодный (...) способен на прочную дружескую привязанность, под кажущейся холодностью таится страстная воля, непоколебимая уверенность в правоту своего дела, добытая путем упорного труда убеждения.

Кальвин проездом попал в Женеву в 1536 году. Пожалуй, тогда же, когда и странствующий рыцарь, встретивший на дороге у креста матерь Божью. В Женеву, где только что одержала верх реформа. Он начинает усердно работать над организацией молодой церковной общины. Стремится ввести строгую дисциплину нравов. Но силы человека не беспредельны. И Кальвином овладевает вдруг тоска, отвращение к общественной деятельности, он жаждет покоя, стремится создать свой семейный очаг, он удаляется жить среди тихих полей (...) Тут чувства и деяния Кальвина и Ленина не во всем совпадают, но где-то в фундаменте, в глубине эти чувства общие - он боевой товарищ по партии Надежды Крупской, при всей ее болезненности, не похожей на тихую болезненную вдову Юбилету Стор Родер. Мещанский Страсбург не похож на экзотический остров Амиатами среди озера Татикака, куда Ленин мечтает сбежать. Впрочем, в конечном итоге, он сбежал не на остров Амиатами, а к Горькому на остров Капри, и не прямо из Женевы, а уже из Марселя - некое подобие кальвинистского Страсбурга, но о кальвинистской Женеве он не забывает, как и Кальвин.

Обращение гуманиста кардинала Садолетта с призывом вернуться в лоно католической церкви встречает его резкую отповедь также, как и в ленинской Женеве "Шаг вперед два шага назад" - горячая отповедь тем, кто призывает вернуться в тихую заводь.

"В течение трех месяцев понадобившихся ему для написания книги с ним произошла разительная перемена - крепкого сложения, полный энергии, жизненного задора Ленин осунулся, похудел, пожелтел. Глаза злые, хитрые, насмешливые стали тусклыми, моментами мертвыми. В конце апреля (книга начата в конце января) одного взгляда было достаточно, чтоб заключить: "Ленин или болен или его что-то гложет и изводит". Так вспоминает один из близких людей Ленина - Лепешинский. "Я, кажется , - говорил Ленин, не допишу своей книги, брошу все и уеду в горы". (Ленин хотел уехать еще дальше - в Перу на Татикака) "Ни одну вещь, - говорил Ленин, - я не писал в таком состоянии. Меня тошнит от того, что приходится писать. Я насилую себя". Автору знакомо такое чувство. Дело не в том, конкретном содержании, а во взаимоотношении автора с содержанием. Материал может подавлять автора даже чисто физически своим объемом, не говоря уж о содержании. Толстой окончил "Войну и мир" больным человеком, Данте окончил "Божественную комедию - умер от инфаркта, а Сервантес окончил "Дон Кихота" - умер от инсульта, поэтому так важна самогигиена и техника безопасности при написании подобных книг, которые автор старается (...), впрочем, это совсем уже в сторону, если так изнуряет деяние, писание, то какже изнуряют подобные деяния в чистом виде, то есть не на бумаге, а в натуре. (...) Во всяком случае, Кальвин в такой деятельности на бумаге и в натуре не выдержал - его хрупкий организм разрушился. Вернувшись из эмиграции в Женеву, Кальвин становится (...) внутренней и внешней политики испанского естествоиспытателя Михаило Сервьетта. Он посылает его на костер, косвенно донося на него католической инквизиции, как об авторе еретических книг. Внутренняя опозиция гибнет, обезглавленная в прямом и в переносном смысле. Кого не посылают на плаху, тех изгоняют. Незадолго до смерти, в 1559 году, Кальвин устраивает академию для подготовки проповедников, которые должны продолжить дело.

Ленин умер в неполные пятьдеся четыре года, а продолжателем его дела стал Иосиф Сталин. Об обоих, пожалуй, известно очень много, почти что все, но это только кажется среди вороха пробольшевитских и антибольшевитских книг. А если настойчиво покопаться, возникает то дополнение, которое вполне объясняет сомнительные места обоих направлений, которые только кажутся, опять же, только на первый взгляд, параллельными и не пересекающимися. Нет! Пересекаются! А пересечения-то надо особо искать.

Некоторое время тому (...), то есть в конце золотых шестидесятых годов, молодой способный композитор решил к ленинскому юбилею, приближающемуся столетию со дня рождения, написать музыку для балета "Шаг вперед. Два шага назад."

Этакое балетное звучание: Раз, раз-два! Та, та-та! Шаг вперед, два шага назад. Шаг вправо, шаг влево, рам-па-па, рам-па-па, рам-па-па, рам-па-па!!!

Балет этот дожен был быть звуковой - так предложил известный балетмейстер, постановщик балетных танцев, танцевального спектакля. Но поскольку балет - спектакль интернациональный, его смотрят без перевода, то балетмейстер предложил звуковые моменты перевести на эсперанто. Балет должен был называться "баледо". Композитор - "компонисто", а балерина "баледестино" или "дасестино" (танцевальщица).

Ленин тоже, кстати, одно время изучал эсперанто, втянул в это дело Надежду. Оставили они это интернациональное дело только из-за занятости. (Бесклассовое общество - "сенкляссе", коммунизм - "коммунисто", построение коммунизма - "акконструадо де коммунистонуизм").