Олег Мороз - Ельцин против Горбачева, Горбачев против Ельцина

Впрочем, сам Ельцин в интервью латвийскому журналисту Александру Ольбику рассказывал обо всем несколько иначе:

– Вы спрашиваете, не был ли выход из партии для меня трагедией? Состоял я в ней около тридцати лет, а вступал по убеждению, в то время, когда со смертью Сталина начиналась некоторая оттепель. Настроение было романтично-возвышенное. Но работа в Политбюро, а затем в МГК партии дали мне прозрение: я понял, что роль партии, ее всевластные функции увели народ в сторону. Вот это, пожалуй, и предопределило мое решение. Нет, это не трагедия, а скорее освобождение от ложной религии.

Правда, колебания у него все же были (он три ночи перед этим «совершенно не спал»), но совсем иного характера: правильный ли это будет ход с тактической точки зрения? Его волновало, не потеряет ли он после этого шага доверие российского парламента – Верховного Совета и Съезда. Ведь соотношение сил в парламенте было довольно неопределенное: иногда у Ельцина возникало лишь небольшое, без труда разрушаемое большинство из демократов, которые, разумеется, его поддерживали, и так называемых «лоббистов», «болота», чье поведение было непредсказуемо, они легко перестраивались – пристраивались к коммунистам, и тогда, после такой перестройки, большинства у спикера уже не было.

Однако уже на следующий день, на заседании российского Верховного Совета, выяснилось, что большинство депутатов одобряет решение Ельцина о выходе из партии.

Ельцин твердо держался своей линии на поддержку своевольных балтийских республик. В конце июля, проводя двенадцатидневный отпуск в Юрмале, он использовал его не только для игры в теннис и многокилометровых прогулок по пляжу, но опять-таки для укрепления контактов с Прибалтикой.

Как уже говорилось, в конце июля здесь состоялась российско-балтийская встреча на высшем уровне. «Прибалты» вновь заявили, что не будут участвовать в переговорах о новом Союзе, но готовы обсуждать межгосударственные соглашения с Россией.

В свою очередь, Ельцин на встрече с латвийскими депутатами, прошедшей в эти дни, также сказал, что надо развивать горизонтальные связи, причем независимо от того, будет ли Латвия (а подразумевалось, без сомнения, − и другие прибалтийские республики) участвовать в Союзном договоре или нет:

− Надо разрушить этот вертикальный жесткий стержень. Разрушить − и идти на прямые связи добровольных, суверенных, независимых государств, на договоры, которые не диктовались бы из Центра.

Коснулся Ельцин и вопроса о Союзном договоре, причем опять-таки в не очень благожелательном для Центра ключе:

− Россия, возможно, будет участвовать в Союзном договоре. Но, мне кажется, на таких условиях, на которые Центр или не пойдет, или, по крайней мере, очень долго не пойдет. Поскольку проект, который подготовил Центр, не может удовлетворить Россию, а наверное, и другие суверенные государства. И потому мы подготовили свой вариант, где имеем в виду, что будет договор о создании СОДРУЖЕСТВА СУВЕРЕННЫХ ГОСУДАРСТВ (выделено мной. − О.М.), имеющих основы конфедерации, независимость и, допустим, каких-то два-три объединяющих элемента.

Вот уже когда витала идея содружества. Правда, еще только содружества-конфедерации. Но конфедерации весьма свободной, всего лишь с двумя-тремя «объединяющими элементами» (ну, что-то, надо полагать, в таком роде − безвизовые поездки из одной республики в другую, особый таможенный режим между ними, благоприятные условия торговли внутри содружества…)

Но Ельцин пошел дальше. Пока суть да дело, пока не заключен Союзный договор, пока не принята союзная Конституция, он предложил, чтобы перед нажимом Центра прибалтийские республики и Россия держались вместе:

− …Ваш фронт, тот фронт обороны трех прибалтийских республик, был все-таки маловат, и напор Центра был велик. И стала рядом Россия. И Центр уже серьезно забеспокоился. Ему сейчас наступать будет труднее на эту укрепленную цепь обороны.

Так что у Горбачева и его окружения действительно были основания считать, что «конфронтационные» настроения Ельцина после того, как он стал председателем российского парламента, усилились.

Эта конфронтационность иногда была вроде бы совершенно беспричинной, выглядела этаким политическим мальчишеством. Так, 2 августа в интервью швейцарской газете «Базлер цайтунг» на вопрос, надо ли поддерживать правительство СССР в экономическом плане, Ельцин ответил:

− В нынешней ситуации я могу сказать, что реальный, единственно возможный способ оказать помощь − это дать гарантированные кредиты руководству Российской республики.

Это тоже, конечно, «напрягло» команду Горбачева. Не могло не «напрячь». Как писал Высоцкий, «Ты, Мань, на грубость нарываешься…» Ельцин явно «нарывался на грубость». Нужна ли она была в данном случае? К чему было без особого повода вызывать раздражение у Горбачева и его окружения?

В августе Ельцин, свежеиспеченный председатель российского парламента, совершил поездку по «подведомственной» ему территории – посетил Татарию, Башкирию, Воркуту, побывал в Сыктывкаре, Свердловске, Кузбассе, Приморском крае, на Сахалине и Камчатке.

Пожалуй, наиболее примечательное событие из этого турне случилось в Казани то ли 7-го, то ли 8 августа. Здесь Ельцин произнес одну из своих самых знаменитых фраз, которая с тех пор без конца цитируется, чаще с обвинительным по отношению к Ельцину уклоном. Вот как об этом писала татарская журналистка Венера Якупова:

«Август 1990 года. Активисты Татарского общественного центра узнали, что Ельцин после [Набережных] Челнов будет в Казани в моторостроительном объединении. И решили караулить его у проходной.

Только микроавтобус с высоким гостем подъехал, националы (то есть требующие независимости Татарстана от России. – О.М.) тут как тут. Развернули плакаты и молча стоят.

Ельцин вышел из микроавтобуса и бодро воскликнул:

− О, плакаты! Надо прочитать!

Подошел. У слесаря производственного объединения «Тасма» Рауфа Ибрагимова был в руках плакат: «Мы в Россию не входили!»

Ельцин это прочитал и задумался. А Ибрагимов ему в лицо не смотрит − неудобно! Но краем глаза видит − все замешкались. Даже Шаймиев деликатно отвернулся и молчит.

Ельцин помолчал и двинулся дальше.

А вечером на встрече с общественностью Казани он сказал:

− Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить».

Это, конечно, была опрометчивая фраза, но вряд ли она случайно вылетела из уст Ельцина. Во всяком случае, сам он позднее объяснял ее вполне рациональным образом, − дескать, это был один из вынужденных ходов в противоборстве российского руководства с союзным Центром. Дело в том, что 26 апреля 1990 года Верховный Совет СССР принял закон «О разграничении полномочий между СССР и субъектами федерации», который «выравнивал» права автономных и союзных республик. Этим законом из состава России фактически выводились шестнадцать автономий. При этом их руководители получали право наравне с Россией участвовать в принятии решений о судьбах Союза. Горбачев, по-видимому, надеялся, что благодаря этому он получит поддержку региональных лидеров в противостоянии со строптивыми «старыми» союзными республиками, прежде всего – с РСФСР. Для России же единственным способом сохранить автономии в своем составе было − предоставить им как можно большую свободу. Именно так позднее, в 1996 году, Ельцин объяснял произнесенную им знаменитую фразу: «Про суверенитет было сказано то, что нужно, в нужном месте и в нужное время. Чем можно было остановить сепаратизм автономий, не имея еще необходимых властных и экономических рычагов, которые были в то время сосредоточены в ЦК и союзных министерствах? Было найдено нестандартное решение, в чем-то похожее на тактику «встречного пожара»: когда горит лес, пожарные, точно рассчитав траекторию, пускают навстречу стене огня встречный пожар. И огонь, захлебнувшись, глохнет. Так вот, начало этой сложной работы часто ассоциируется с моей фразой, сказанной в Казани, − «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить». И наш расчет оправдался».