Кристофер Хитченс - Последние 100 дней

Но выполнить процедуру все равно нужно. А если это не удается, то начинается настоящий переполох. Недавно мне должны были установить постоянный катетер, чтобы не колоть вены каждый раз. Специалисты заверили меня, что процедура займет не более десяти минут (да и на личном опыте я был уверен, что так оно и будет). У нас ушло не меньше двух часов! Врачи терзали мои несчастные вены на обеих руках, а я лежал между двумя простынями, покрытыми пятнами засохшей крови. Напряжение врачей и сестер было физически ощутимо. И решения проблемы не имелось.

Поскольку подобные события в моей жизни становились все более привычными, я постепенно превратился в специалиста по поднятию морального духа. Когда лаборантка уже была готова все бросить, я попросил ее продолжать и всячески выразил ей свою симпатию. Я припомнил, сколько попыток делалось в прежние разы, чтобы подтолкнуть ее к новым усилиям. Я превратился в отважного английского иммигранта, стоящего выше боли от маленьких укольчиков. Я личным примером доказывал: то, что меня не убивает, делает меня сильнее… Впрочем, убежденность моя начала слабеть в тот день, когда я попросил «продолжать» после одиннадцати попыток, в душе надеясь на то, что все сдадутся и мы сможем спокойно лечь спать. И тут мрачное лицо врача прояснилось. «Двенадцатый раз — счастливый!» — воскликнул он, и заветная жидкость наконец-то начала поступать в шприц. С этого момента я понял, что нет никакого смысла притворяться, будто страдания делают меня сильнее, и заставлять людей продолжать старания. Что бы вы ни думали о том, как моральное состояние влияет на результат, совершенно очевидно, что от иллюзий нужно избавляться раньше, чем от всего остального.

Не так давно я начал день лежачего больного в состоянии острой беспомощности и еще более острой боли. Я лежал, будучи не в состоянии пошевелиться и раздумывая о прошлом. И тут я услышал, как спокойный, милый голос произнес: «А сейчас вы почувствуете легкий укольчик». (Будьте уверены: мужчины устают от этой идиотской шутки уже через несколько дней! [122]) И почти сразу же я почувствовал себя гораздо спокойнее, потому что этот голос, эти слова и этот маленький укольчик означали, что боль отступит, руки и ноги мои распрямятся и день начнется. Так оно и произошло.

И тут я, лежа в беспомощном состоянии, полусознательно подумал: а что если в этом дружеском голосе звучит легкая насмешка? Что если он пытается сказать: «Боли не будет — много»? Баланс сил мгновенно нарушится, а я останусь беззащитным и окаменевшим. Я постоянно гадал бы, насколько долго смогу жить с этой угрозой. Началась бы хитроумная работа моего палача.

Я подчеркиваю слово «хитроумная», потому что пытка — это далеко не всегда острая боль и использование силы. Став жертвой мучителя, я понял, что градаций пытки очень много. «Ну как мы себя сегодня чувствуем? Есть какой-нибудь дискомфорт?» Склонность современных врачей к использованию эвфемизмов — одна из разновидностей пытки, и словечко «дискомфорт» — одно из самых ярких ее проявлений. Еще одна разновидность эвфемизма — это плановый и скоординированный подход. Вы вполне можете услышать вопрос: «Ну, как прошла ваша встреча с нашей командой «болевого менеджмента»?» Стоит вам понять его превратно, и на ум тут же придет камера пыток, где палач демонстрирует жертве инструменты, которые он собирается применить, или рассказывает о разных «полезных» приемах. Порой одного лишь подобного разговора было достаточно для получения необходимого результата. (Говорят, что Галилео Галилея подвергли подобному психологическому давлению, что и заставило его сдаться.)

В свое время я осознанно решил подвергнуться пытке, потому что хотел, чтобы читатели Vanity Fair получили представление, как это ужасно и отвратительно — подвергнуться пытке утоплением. Существовал единственный дозволенный и неиспытанный способ это выяснить — это подвергнуть «процедуре» меня самого. Естественно, что аутентичность этого опыта была неполной — я до некоторой степени мог «контролировать» происходящее. И все же я был намерен пойти как можно дальше, чтобы понять, что же в действительности испытывает казнимый. С помощью бывших сотрудников спецслужб, которые отлично понимали, что нарушают американский закон на американской земле, я решил подвергнуться этой пытке в горах Северной Каролины. Прежде чем мы приступили, я подписал юридически заверенный документ, который снимал с этих людей все обвинения в случае, если они убьют меня путем причинения физической или психологической травмы (любопытное выражение, верно?).

Вы можете предположить, что происходящее являлось «симуляцией» ощущения утопления. Вы ошибаетесь. Происходило совсем другое. Меня медленно и неуклонно топили. И если в какой-то момент я находился на грани смерти, от которой меня отделяла последняя капля воды, мой мучитель это сразу же понимал. И тут же слегка отпускал, чтобы я мог прийти в себя, а он — продолжить пытку. Когда по окончании нашего эксперимента я беседовал с этими людьми, меня особенно интересовал именно этот момент. Да, сказали они мне с усмешкой, у нас есть масса мелких движений, встряхиваний и поворотов, которые позволяют выполнить поставленную задачу, не оставив следов. Они гордились своей техникой, а их профессиональный тон был почти гуманистическим. Язык палачей…

Я решил рассказать об этом по одной простой причине. Статью о пытках я написал и опубликовал незадолго до того, как был поставлен онкологический диагноз. И все это время испытывал своеобразный «постпыточный» стресс, у которого не было названия и категории. В моем случае этот стресс был связан с удушением. «Вдыхание» жидкости вызывало у меня приступ паники, что заметно усугубило все неприятные симптомы многочисленных пневмоний. Каждый день мне приходилось готовиться к зондовому питанию, к различным промываниям и процедурам, и все они были для меня особенно мучительны. Какое счастье, что мне никогда не приходилось слышать зловещего шепота палачей или съеживаться при мысли о том, что я нахожусь всего в шаге от чудовищного страха и «беспокойства» (еще один восхитительный эвфемизм!). Но теперь я точно знаю, как работает этот механизм.

В ходе лечения я побывал в целом ряде замечательных американских больниц, и по крайней мере одна из них славится своей исторически сформировавшейся религиозностью. В каждой палате, где бы ни стояла ваша постель, вы всегда будете видеть большое черное металлическое распятие на стене. В принципе я против этого не возражал, поскольку распятие для меня было всего лишь напоминанием о названии самой больницы. (Я стараюсь не конфликтовать с «департаментами суеверий», если могу этого не делать. Но порой из этого ничего не выходит. Например, в Техасе в новейшем небоскребе, который занимает две тридцатиэтажные башни, я заставил руководство признать, что пропуск тринадцатого этажа — полный идиотизм. Ну как после двенадцатого этажа можно попасть сразу на четырнадцатый? Однако никто не хотел располагаться на тринадцатом этаже из-за какого-то космического страха перед сакраментальным числом. А ведь мы даже не понимаем, где корни этого мелкого суеверия!)