Борис Парамонов - Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

Мельчают люди, мельчают. Утешимся тем, что не только в России.

Я еще ничего не сказал о самом Бунине, как он дан в фильме «Дневник его жены». Да и говорить, собственно, нечего. У Алексея Смирнова несомненное портретное сходство с Буниным. Это вроде бы вытягивает замысел. Тем не менее, Бунина на экране нет.

Какое впечатление создается о Бунине из воспоминаний людей, его знавших? Несомненно, он не был типом интеллектуала, да и не любил людей такого типа, и нелюбви этой не скрывал. Интеллектуалами в его время были в основном так называемые декаденты, и сколько же он написал про них гадостей (причем почти всегда - правильных). Можно сказать, что у него эти люди вызывали прямо-таки физическое отталкивание. Невозможно забыть, к примеру: «Кузмин был похож на труп раскрашенной проститутки». Столь же активно не любил Блока и Андрея Белого. Но, не будучи интеллектуалом, Бунин совсем не был дураком или простаком. Когда высшие гении разводили тягомотину с большевиками, Бунин писал дневник «Окаянные дни». Эренбург пишет в мемуарах: «Приходил Бунин, умный, злой, и говорил, умно, зло» - все о тех же большевиках, надо полагать, говорил. Человека, умеющего отличать иллюзии от реальности, никак дураком не назовешь. И это отнюдь не опровергается словами Святополка-Мирского, сказавшего, что Бунин - редчайший в русской литературе случай, когда крупный талант не соединяется с крупной личностью.

Еще одна деталь, всячески подчеркиваемая в фильме: пристрастие Бунина к ненормативной лексике. Мемуаристы единогласно этот факт отмечают. Но в фильме Бунин ругается как-то неинтересно, нехудожественно. Так пьяный водопроводчик может ругаться, и Бунин в трактовке режиссера Учителя иногда этого персонажа как раз и напоминает.

А сюжет ведь очень богатый: последняя любовь знаменитого писателя, и непростая любовь, и писатель знаменит не только своей прозой, но и донжуан отменный когда-то. И вот нет уже донжуанства, и быть не может, но писатель в последнем усилии создает шедевр высоко-эротической прозы, книгу, небывалую в истории русской литературы, - «Темные аллеи». Вот памятник бунинской любви. Вот где он интересен. Это вам уже не «судно», о котором говорил Пушкин, - а корабль, на всех парусах мчащий автора к вящей славе.

Как бы надо было строить фильм, желающий сохранить биографическую историю, но одновременно соблюдающий бунинский масштаб? Решение было, и неоднократно опробованное, - авторы фильма, вне всякого сомнения, соответствующие сочинения видели. Например, «Женщина французского лейтенанта», переделанная из романа Фаулза в сценарий китом английского плэйрайтинга и кино Харолдом Пинтером. Там параллельно романной линии идет вторая - актеров, снимающихся в фильме по роману. (Нечто подобное - в «Смерти Венеции» Висконти.)

Нужно было параллельно истории Бунина - Гали - Марги дать какой-нибудь из рассказов «Темных аллей»: как Бунин его сочиняет, сделать фильм в фильме. Перечитав вчера залпом «Темные аллеи», я и рассказ подходящий нашел: «Зойка и Валерия».

Правда, никакой лесбийской любви в этом рассказе нет, но ведь чистого параллелизма, буквального следования жизненному случаю и не надо. Нужны некие смутные, неуловимые и, тем не менее, внутренне точные ассоциации. В «Зойке и Валерии» все нужное есть. Во-первых, любовный треугольник, даже система таких треугольников. Во-вторых, тема искушения героя девчонкой, то есть нужного нам возрастного резкого неравенства. Герой, правда, на Бунина никак не похож, но таких прямых совпадений, повторяю, и не нужно.

Я был поражен сходством этой вещи с «Волшебником» - набоковской прото-Лолитой. Вот было бы интересно вывести всемирно-известную «Лолиту» из этого полузабытого и на родине бунинского рассказа! К сожалению, не получается: рассказ «Зойка и Валерия» написан примерно тогда же, что и «Волшебник», - в октябре 1940 года, а напечатан впервые в 45-м. Но Набоков, безусловно, его читал, и знак этого чтения оставил в «Лолите», назвав Валерией жену Гумберта.

Вот описание Зойки, с которым полемизирует и которому, тем не менее, следует Набоков:

Ей было всего четырнадцать лет, но она уже была очень развита телесно, сзади особенно, хотя еще по-детски были нежны и круглы ее сизые голые колени под короткой шотландской юбочкой. Год тому назад ее взяли из гимназии, не учили и дома, - Данилевский нашел в ней зачатки какой-то мозговой болезни,- и она жила в беспечном безделье, никогда не скучая. Она так была со всеми ласкова, что даже облизывалась. Она была крутолоба, у нее был наивно-радостный, как будто всегда чему-то удивленный взгляд маслянистых синих глаз и всегда влажные губы. При всей полноте ее тела, в нем было грациозное кокетство движений. Красный бант, завязанный в ее орехом переливающихся волосах, делал ее особенно соблазнительной. Она свободно садилась на колени к Левицкому - как бы невинно, ребячески - и, верно, чувствовала, что втайне испытывает он, держа ее полноту, мягкость и тяжесть и отводя глаза от ее голых колен под клетчатой юбочкой. Иногда он не выдерживал, как бы шутя целовал ее в щеку, и она закрывала глаза, томно и насмешливо улыбалась.

Вот еще более смелая, до Бунина немыслимая сцена:

Вдруг она тихо и пронзительно вскрикнула «ай!» и схватила себя за юбку сзади.

Он вскочил:

– Что такое?

Она, упав головой в сено, зарыдала:

– Меня что-то страшно укусило там... Посмотрите, посмотрите, скорее!

И откинула юбку на спину, сдернула с своего полного тела панталончики:

– Что там? Кровь?

– Да ровно ничего нет, Зоечка!

– Как нет? - крикнула она, опять зарыдав. - Поцелуйте, подуйте, мне страшно больно!

И он, дунув, жадно поцеловал несколько раз в нежный холод широкой полноты ее зада. Она вскочила в сумасшедшем восторге, блестя глазами и слезами:

– Обманула, обманула, обманула!

В одном из рассказов «Темных аллей» («Речной трактир») описывается женщина, молящаяся в церкви: ...мерцает золото кованных с чудесной древней грубостью риз на образах алтарной стены, и она, на коленях, не сводит с них глаз. Тонкая талия, лира зада, каблучки уткнувшейся носками в пол легкой, изящной обуви...

Есть в фильме, говорят, удачно воспроизведенные образцы женской одежды 30-х годов, но нет в нем этой бунинской золотокованной чудесной древней грубости. Нет лиры зада. Разве что зад лиры.

Следующим проектом этой кинокоманды должен быть фильм «Дневник его жены-2»: о Льве Толстом, его жене Софье Андреевне и о ее любви к гомосексуалисту Танееву.

Два цареубийства

В марте этого года - два значимых юбилея русской истории, и оба - цареубийства. 1 марта 1881 года - сто двадцать лет теракту Народной Воли, приведшему к гибели царя-реформатора Александра Второго. 11 марта - двести лет со дня убийства Павла Первого. Это события, трудно усомниться, очень разные. В первом случае - оглушительное начало, манифестация новой эры - революционного движения в России, открылась действительно новая страница. Во втором случае, наоборот, - конец эры, а именно периода дворцовых переворотов как механизма овладения властью в России. Нечто как бы даже келейное, вне широкой исторической перспективы, открывающей будущие горизонты. Убийство Павла - типичный верхушечный переворот; событие же 1 марта - действие снизу, со стороны как бы и общества, пик некоего вроде бы общественного движения. Но более пристальное рассмотрение обоих событий подводит к парадоксальному выводу: в верхушечном перевороте 1801 года было, как говорят сейчас, задействовано больше реальных социальных сил, чем в событии 1861 года. Акция народовольцев произошла, строго говоря, в некоем вакууме, за ней в сущности ничего не стояло, никто не стоял: никакая реальная общественная сила. Это было в некотором роде чистое искусство или, корректнее говоря, акт абстрактно идеологический. Не было политики в первомартовском цареубийстве, хотя тактика террора, как считается, и была попыткой русского революционного движения сменить приоритеты - добиться политической реформы как предусловия социального переворота.