Дэвид Макфадьен - Русские понты: бесхитростные и бессовестные

Русский язык расширялся не только по противоположным принципам упорного консерватизма или нескромной новизны. Словарный запас видоизменился во многих промежуточных (поэтому более типичных) сферах, испытавших существенную деформацию после 1991: быт, работа, шопинг, диета, жилплощадь или квартирный вопрос и — далеко не на последнем месте — мораль. [134] I. Corten. Vocabulary of Soviet Society and Culture, 1953–1991. — Durham: Duke University Press, 1992. См. также: Макловски Т., Кляйн М., Щуплов А. Жаргон-энциклопедия сексуальной тусовки для детей от 18 до 80 лет и дальше. — М.: Узорочье, 1999.

Массовая культура и всевозможные формы ширпотреба обратились к мату, который подходил тем, что он «во многом абсурден, натуралистичен, сюрреалистичен и по своим стихийным стратегиям сродни экзистенциализму». [135] V. Devkin. Der Russische Tabuwortschatz. — Leipzig: Langenscheidt, 1996, pp. 30–31 (Девкин В. Специфика нецензурной лексики). Посреди экзистенциальной пустоты в новом, сюрреалистическом мире для описания происходящего не было слов. Поэтому различные сферы общения и потенциальной «экспансии» в эту неведомую среду приобретали новые лексические составы или «путеводители»: криминальный мир, бизнес, секс, наркомания, пьянство, алкоголизм и развлечения. Материальные, физические и эмоциональные состояния именовались заново: «кайф, отключка, депрессуха, торчать, тащиться, вырубиться». В рамках этих потенциалов отрываться «по полной» и переосмыслить мир назывались степени удачи или неудачи: «везуха, пруха, прокол и облом». С каждой такой неудачей, с каждым провалом открывались все более ужасающие возможности и потенциалы. Границы старого, знакомого мира стирались. Ориентиров не было.

Появилось много свежеиспеченных и негативных слов о ситуациях, полностью выходящих из-под контроля: «беспредел, бардак и кранты». Незнакомые обстоятельства вызвали непредсказуемую реакцию: «чернуха, порнуха, заказуха и пофигизм». [136] Ермакова О., Земская E., Розина Р. Слова, с которыми мы все встречались. — М.: Азбуковник, 1999. — С. 9. Новыми смыслами, но старыми грамматическими правилами; оригинальными звуками, но старыми окончаниями (в буквальном смысле) эти термины в очередной раз сообщали о поражении каждого лоха или о вызове, стоящем перед понтярщиком.

Пора было действовать. Люди поняли, что наступает конец чванства и, может быть, мелкого понта. Общество переживало процессы полного отрицания и инверсии. Даже у морального «беспредела» мата, оказалось, есть свой лимит — на грани какого-то противоположного состояния. «Цинизм и жестокость воровского сознания имеют и некоторые пределы, за которыми можно обнаружить слезливую сентиментальность, романтизацию и тягу к украшательству». [137] Химик В. Поэтика низкого, или Просторечие как культурный феномен. — СПб.: СПбГУ, 2000. — С. 126. Описывая коллективные трансформации, язык проявлял тенденцию к так называемой поэтике эстетизации, или гиперэстетизации, [138] Елистратов В. Арго и культура. — М.: МГУ, 1995. — С. 188. — к барочным, цветистым выражениям на грани абсурда. Это — музыка отчаяния, когда многократно повторяемое сквернословие начинает превращаться в чистый ритм, лишенный конкретного смысла, но зато полный эмоций.

Арго, мат и даже полуприличный сленг работали усердно по трем принципам, стараясь хоть как-нибудь интерпретировать происходящее. Сленг выполнял номинативную функцию («Посмотри на эту —!»), опознавательную («Ё-моё! Это же —!») и мировоззренческую («Я же понимаю лишь теперь, как мы все докатились до этого —»). Можно еще и добавить игровую (непристойные каламбуры) и контролирующую (новые, еще более жуткие угрозы). Самыми важными функциями языковых модификаций, однако, являлись катартическая (снятие стресса, вместо того чтобы прибегать к насилию) и функция протеста. [139] Романов А. Современный русский молодежный сленг — Мюнхен: Verlag Otto Sagner, 2004. — C. 81. Ругаясь, человек часто и несознательно переносит бранные слова в другую часть предложения, таким образом, ритмически подчеркивая смысл того, что хотел бы сказать (но не может). Так ритм и «предельные» выражения выполняли катартическую функцию, исследуя полную, невыражаемую картину происходящего и все шире открывающейся общественной пустыни.

И тут возникает особый русский момент, когда сленг и мат оцениваются не ханжески, как аморальные последствия общественного краха, но положительно, как словарный запас новых потенциалов. На пороге новейшего времени, уже страшной скоростью распространения отрицая совсем недавнее отрицание советского периода, мат приобретал роль эволюционного шага вперед. Настоящий язык зоны, места, где заключенные «ботают» по фене, а не так, как «в мире животных» (т. е. законопослушных граждан), стал метафорой наступающих перемен. [140] Дубягина О., Смирнов Г. Современный русский жаргон уголовного мира. — М.: Юриспруденция, 2001. — С. 16. См. также: Грачев М. Введение // Язык из мрака. — Н. Новгород: ФЛОКС, 1992. Хорошие, по крайней мере полезные, слова нашлись в плохом месте. Невиданную темную истину искать надо было в темницах.

Любопытно отметить: первые словари «воровского и арестантского языка» вышли в свет в начале XX века, чтобы помочь милиционерам разбираться в таинственном языке нарушителей общественной стабильности и поддерживать порядок: «Едет, например, обыватель в вагоне железной дороги или гуляет в фойе театра и замечает, что два господина перекинулись несколькими словами, помещенными в этом словаре. Будучи знаком с ними, он поймет, что вблизи находятся члены преступного мира, и будет осторожнее». [141] Попов В. Словарь воровского и арестантского языка — Киев, 1912. С. 9–10. См. также: Потапов С. Предисловие // Словарь жаргона преступников. — М., 1927. Магическая сила школьного сленга: Анищенко О. Словарь русского школьного жаргона XIX века. — М.: ЭЛПИС, 2007. — С. 17. Прочные языковые структуры могли бы исправлять непредсказуемость реальности, перед которой надо вести себя «осторожно»!

Именно эта тема осмотрительности в зоне риска подчеркивалась в недавнем сериале покойного Петра Штейна «Зона»; режиссер даже ввел в титры знаменитую цитату из «Сталкера» Тарковского: «Зона — это не территория. Это та проверка, в результате которой человек может либо выстоять, либо сломаться. Выстоит ли человек — зависит от его чувства собственного достоинства, его способности различать главное и преходящее». Слова Тарковского о зоне имеют касательство и к невыразимым переменам нашего времени. Штейн снимал фильм о людях у входа в «параллельный мир, который никто не хочет замечать, но он существует. Грань между этими мирами такая тонкая, что ее может перейти любой практически мгновенно». [142] Телевидение часто критикуют за показ насилия. Показ сериал «Зона» на НТВ переносится на более позднее время // Эхо Москвы. 2006. 8 фев. Многословные судебные процессы и дорогостоящие, понтовые юристы там тебя не спасут.