Пётр Вайль - Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

Эти перемены интуитивно ощутили нерафинированные, но чуткие митьки. В разброде и растерянности эффектно срабатывают их главные козыри: открытость, дружелюбие, простота и доступность. На новом витке российского общественного и культурного процесса митьки выказали жизнестойкость, сумев найти источник внутри себя, реализовать внутренние ресурсы и начать их эксплуатацию, создать самообеспечивающуюся и самовоспроизводящуюся систему. В этом смысле не важно — пьют они или завязали, начнут ли снова или продолжат трезвость: существенна способность трансформировать артистический образ и культивировать его в новых обстоятельствах.

«Брат Митька помирает, ухи просит…»

Несут уху.

В 30-м году в Москве вышла книжка «Ленин в русской народной сказке и восточной легенде». Вот цитаты из этих сказок:

Ленин жив. И когда на заводе винтик спортится или, скажем, у нас земля сушится, поднимает он свою голову и идет на завод, винтик клепает. Он по проволоке иногда кричит, часто слышат его съезды партии. Только видеть его не под силу нам. Лучевая волна незаметная закрывает его лицо от лица людей.

Или:

Ленин ему говорит: «Мужика теснить ты не имеешь права. Значит, как друга своего я наказать тебя должен примерно». Поцеловал тут Ленин друга-то, отвернулся и велел расстрелять его.

Однако интересно спуститься с государственных высот (вожди, вера в утопию, миф о коммунизме, «Котлован», «Чевенгур») к низам уличным, дворовым, кухонным. Социальная психология на этом уровне управляется той же мифопоэтической традицией. Коллективная общенародная фантазия тут запечатлелась в блатной песне, анекдоте и жанре, не имеющем пока определения, условно его можно назвать фантастической былью или дикой историей. В отличие от анекдота, заведомо пародирующего действительность, эти истории рассказывались с установкой на полную достоверность и в качестве правдивых кочевали по всей стране на протяжении поколений.

В Московском зоопарке раскрыли американского шпиона. Жил в обезьяннике, никто не знал. Несколько лет скрывался.

В Китае мужчина родил. Это пока один случай в мире.

Чарли Чаплин дает миллион тому, кто сможет выпустить двадцать дымовых колец и потом нанизать все на одну струю.

Многих собак награждали орденами и медалями. В дивизии генерала Доватора нескольких лошадей наградили. На Втором Украинском фронте всю войну прошел верблюд, лично Чуйков дал ему орден.

Академия наук дает миллион тому, кто найдет третье слово с окончанием на «зо». Два есть — «железо» и «пузо».

Пеньковский продал такие секреты американцам, что его расстрелять было мало — сожгли в топке.

И масса бытовых и любовных историй: о супруге полковника, живущей с его догом; о пропавших женах и их кольцах, обнаруженных в колодце; о матерящихся усатых младенцах в колясках; о пирожках с человечиной.

Или такая патриотическая история о футболе.

У Боброва (вариант — Бутусов) была на правой ноге красная повязка. Значит, бить можно только левой — иначе убьет. Приехали американцы, у них на воротах обезьяна, берет все мячи. Наши проигрывают. В перерыве тренер звонит в Кремль, плачет. Лично Сталин берет трубку и говорит: «Разрешаю товарищу Боброву бить правой ногой». Бобер ударил — обезьяна насмерть: грудная клетка сломана.

Здесь с абсолютной точностью воспроизводится мифопоэтическая схема: небожитель посылает героя-полубога уничтожить чудовище.

Советское общество было пронизано блуждающими сюжетами, которые обрастали специфическими для времени и места деталями. Возможно, это привилегия сравнительно молодой цивилизации. Если анекдот заменяет сатиру, блатная песня удовлетворяет тягу к романтике, то фантастические были восполняют потребность в волшебной сказке. Печь Бабы-яги, компенсированная на Западе триллером и его предшественником — готическим романом, в Советском Союзе превращалась в пирожки с человечиной по 4 коп.

Это та потребность в чудесном, о которой Достоевский писал возмущенно:

Все эти анекдоты — верх непорядочности, но знай, что этот тип непорядочного гораздо глубже и дальше распространен, чем мы думаем. Желание соврать с целью осчастливить своего ближнего ты встретишь даже и в самом порядочном обществе, ибо все мы страдаем этой невоздержанностью сердец наших.

Но каким теплом веет от этих «непорядочных» историй, как облагораживает их прошлое — потому что они принадлежат уже прошлому и на смену «невоздержанным сердцам» все чаще приходит рациональный разум.

Я прислушивался к московским слухам и сплетням, убеждаясь, что диких историй почти не осталось, их сменило цивилизованное вранье вроде эпизода с падением Ельцина в воду, обросшего множеством «правдоподобных» деталей. Или внезапный слух, что в Елисеевском продается колбаса по 90 рублей килограмм, — настолько упорный, что газеты дали пояснения. Разве можно сравнивать эту приземленную фантазию с обезьяной-вратарем?!

Мельчает до полного исчезновения герой анекдотов по очень условной пунктирной схеме: Ленин — Чапаев — чукча — абсурдный анекдот без героя вообще (глобус Украины, чернила для пятого класса, тетради в горошек).

Все слабее тютчевское «умом Россию не понять», оно же лебядкинское «Россия есть игра природы, а не ума». Процесс демифологизации бытия очевиден, питательной среды для мифа становится все меньше. Не случайно так распространился соц-арт с его пародийным обожествлением вождей, обыгрыванием событий советской истории, партийной символики. Здесь идет рационализация мифологии — дело сугубо профессиональное.

Процесс нормален и закономерен, и, может быть, мы еще оценим, что именно в освобождении от мифов и есть главная заслуга перестройки. Хотя как литератор я не могу не пожалеть об исчезновении исполненных подлинной поэзии диких историй о повязке Боброва и верблюде-орденоносце. Впрочем, они теперь станут достоянием истории и литературы и войдут в книгу, которая обязательно будет написана, — «Повесть безвременных лет».

Главное — уходит игра. Причем уход в дух направлениях — в сторону Эскобара и в сторону Марадоны. Эти два события прошедшего в Штатах чемпионата мира по футболу важнейшие: убийство колумбийца Андреса Эскобара и дисквалификация Диего Марадоны.

Первое — переход игры в сферу большого бизнеса и серьезных страстей. Пока идет следствие, трудно утверждать, но есть предположение, что Эскобара, забившего гол в свои ворота, расстрелял на улице Медельина не просто пылкий болельщик, а человек, поставивший на сборную Колумбии немалые деньги. В такую игру играть не хочется. Не зря несколько колумбийских игроков уже решили уезжать из страны — но далеко ли уедешь, если даже в ангельском фигурном катании могут ударить дубиной по колену.