Пётр Вайль - Свобода – точка отсчета. О жизни, искусстве и о себе

Предопределил в первую очередь тем, что от Пырьева отталкивались, потому что он снимал решительно осужденное лубочное кино. Отсвет этого осуждения падал и на образы созданных Ладыниной героинь. Но лубок — полноценный жанр народного искусства. Юрий Любимов рассказывал, как на съемках фильма «Кубанские казаки» с Ладыниной в главной роли к нему подошла пожилая колхозница и спросила: «Скажи, милок, это вы из какой жизни представляете?» Пырьев представлял сказки, и Марина Ладынина была идеальной сказочной героиней. Мало в российском кино лиц красивее ладынинского. Когда в «Трактористах» персонаж Николая Крючкова ошеломленно произносит: «Так вот ты какая, Марьяна Бажан!» — вслед за ним эту фразу повторяло множество зрителей, ошеломленных красотой.

Понятное дело, с одним эстетическим мерилом к пырьевским картинам не подойдешь. Чего стоит та сцена из фильма «Свинарка и пастух», когда героиня Ладыниной делает искусственное дыхание поросенку — по методу «рот в рот» — и спасает его. Нельзя же в этот момент не подумать о том, сколько миллионов человек, в том числе и свинарок с пастухами, в те самые годы гибли в лагерях. Однако же сталинское искусство сумело убедить страну, что она живет не в той реальности, что вокруг, а в той, что на экране, и пырьевский поросячий гуманизм принимался на ура — у него ведь было прекрасное ладынинское лицо.

Вот в лице-то и дело. Как у Греты Гарбо — только ее коллизия еще заостреннее. До сих пор не понять, так ли замечательна была эта актриса, но вопрос задавать неохота — надо просто любоваться. В этом секрет ее полувековой звездности без экрана — столь же долгой, как у Марины Ладыниной. Такие лица врезаются в память и живут там сами по себе. Не человеческое дело — с этим разбираться, вопрос решается на других этажах мироздания. В эпоху Возрождения хорошо понимали, что гармония лица и тела — есть богоотмеченность. Это потом, как выражался Розанов, «душа залила тело»: речь пошла все больше о красоте внутренней, так называемой духовной. Словно облик — не дух.

Благодаря этому дару свыше Ладынина умудрялась существовать на экране сама по себе, не сливаясь с болезненно жизнерадостным фоном. Вспомним глубокую меланхолию облика и голоса, когда она в кубанской степи выпевает томительный бабий стон: «Каким ты был, таким остался…»

Лицо лицом, но актерский талант Ладыниной несомненен. Девушку, весь театральный опыт которой сводился к игре на выходах в драматическом театре сибирского города Ачинска, приняли в ГИТИС без сдачи общеобразовательных экзаменов, как «особо одаренную». Она успешно играла в театре — во МХАТе у Немировича-Данченко серьезные драматические роли: Шурка («Достигаев и другие»), Земфира («Цыганы»). С ней пришел познакомиться восхищенный Горький. Ее заметил и похвалил Станиславский, который писал сестре: «Как там Ладынина? В ней я вижу будущее МХАТа». Но в 36-м Ладынина вышла замуж за Пырьева и ушла в кино. А ведь хотела сыграть Нину в «Маскараде», Катерину в «Грозе». Немирович-Данченко корил Пырьева, что он портит хорошую актрису, давая ей не те роли. Смешно: уж какие роли «те», Пырьев знал лучше всех в стране.

Именно пырьевские фильмы — звездные достижения Ладыниной: пять Сталинских премий — абсолютный рекорд. Маринка Лукаш — «Богатая невеста», Марьяна Бажан — «Трактористы», Глаша Новикова — «Свинарка и пастух», Варя Панкова — «В шесть часов вечера после войны», Наташа Малинина — «Сказание о земле Сибирской», Галина Пересветова — «Кубанские казаки».

Роль Ольги Калмыковой в «Испытании верности» в 54-м оказалась последней. Развод с Пырьевым развел Ладынину с кино. Всесильный мстительный Пырьев, директор «Мосфильма» и любимец высших властей, по сути, выдал ей волчий билет: другие режиссеры — и кино, и даже театра — снимать ее боялись, опасаясь пырьевского гнева. Ладыниной было всего сорок шесть, и в оставшиеся полвека ей оставалось только вспоминать и элегически, без надрыва сожалеть о несыгранном. Каким-то дивным образом она, как Грета Гарбо, не снимаясь, оставалась кинозвездой, хотя появлялась перед публикой только в концертах.

С большими людьми как ни обращайся — они остаются большими. Ревнивая злоба Пырьева лишила Россию выдающейся актрисы театра и кино. Но она же законсервировала образ. Изящнее сказать — произошла музеизация. Со сцены и экрана ладынинское лицо переместилось напрямик в историю.

Так вышло: это уже наше знание, а не ее страдание. Боже упаси находить хоть сколько-нибудь — даже невольной — пользы в такой драматической судьбе. Что ей пришлось пережить — можно лишь представить, потому что сама актриса всегда была сдержанна и немногословна. Помню, как она спокойно произносила имя мужчины, сломавшего ее жизнь: «Иван Александрович» — и никак иначе, без единого эпитета.

Те слова о своих сапогах и косынках и орловских шпильках и шляпках она произнесла в сталинской высотке на Котельнической набережной, где я оказался у Марины Алексеевны в гостях. Середина 90-х годов, ей было почти девяносто, она оживленно рассказывала о прошлом и безбоязненно показывала свои молодые снимки, на которых блистала среди итальянских киноактрис в венецианских фестивальных декорациях. А на прощание, явно не ревнуя себя к прошлому, надписала свою фотографию полувековой давности. Свое лицо звезды.

Одно из неотъемлемых свойств классики — способность устоять перед интерпретациями, перед чередой испытаний: от переводов до анекдотов.

Так что шестисерийный «Печорин» режиссера Александра Котта — еще одна проба. Конечно, Лермонтова от нее не убудет. Тем более есть достоинства: снято красиво, хороши Мери (Евгения Лоза) и Вера (Эльвира Болгова). Да и сам Печорин (Игорь Петренко) временами совсем неплох. Доктор Вернер (Авангард Леонтьев) — просто прекрасен. Ну, ужасен Грушницкий, которого заставили извиваться и противно почесываться: что за честь Печорину такую обезьяну побеждать?

Неудачно, что не выделена, а распределена по всему фильму новелла «Максим Максимыч»: в ней, самой бессобытийной и самой короткой, — основная концептуальность всего «Героя нашего времени».

Досадно, что меньше, чем в прозе, обыгран такой выигрышный для экрана образ Карагеза: он же не просто конь, это знак силы и воли, по сути — двойник Печорина.

Но надо сразу оговориться: у всякого свое понимание классики и, соответственно, право на трактовку.

Однако нет права на бездумную небрежность, хлестаковскую «легкость в мыслях необыкновенную». Такого права нет, потому что если у авторов отсутствует уважение к оригиналу, как мы-то можем уважать их интерпретацию?

Откуда взялся диалог о размещении Печорина в Тамани: мол, генерал Вельяминов со штабом приехал, да еще итальянская опера гастролирует? «Здесь, в Тамани?» — изумляется Печорин. И правильно изумляется: ничего подобного у Лермонтова нет, есть просто трудности с жильем для офицеров.