Дмитрий Быков - Тайный русский календарь. Главные даты

Почти убежден, что после очередной реинкарнации он отправился в Россию, где его принимали лучше, чем в прочей Европе. Екатерина даже рекомендовала подданым общаться с ним для интеллектуальной пользы. Правда, вскоре она со свистом выдворила графа и его жену из пределов Петербурга, а вслед ему написала комедию «Обманщик», но это гораздо более цивилизованная расправа, чем костер или замок: правда и то, что наказан граф был не за оккультизм, а за то, что его красавицей-женой не в меру увлекся граф Потемкин, которого Екатерина почитала в то время личной собственностью и уж никак не намеревалась делить с сомнительной итальянкой, хотя бы и ослепительной. Призрак графа не раз возникает в русской литературе: вот он, под видом гусара, соблазняет несчастного Германна рассказом о трех картах, позволяющих выигрывать в фараон (действительно умел такие штуки), вот ездит по России, скупая «мертвые души», вот в облике итальянца-импровизатора дурит светский Петербург, складывая стихи о любовниках Клеопатры… Но это все, как вы понимаете, мелочи. Калиостро по-настоящему развернулся в конце XIX столетия, когда расцвела русская промышленность и начали сколачиваться миллионные состояния. Под именем Александра Парвуса, он же Израиль Гельфанд, Калиостро получает от Горького доверенность на сбор гонораров за немецкие постановки «На дне» и на передачу их большевистской партии, но прокучивает всю сумму с очередной красавицей и сбегает, знамо, в Англию. Впоследствии он же вербует Ленина и помогает ему переправиться из нейтральной Швейцарии через воюющую Германию в пошатнувшуюся Россию, а сам начинает ворочать миллионами, но Россия, к сожалению, обманула его надежды: сразу после революции там началась разруха, и поживиться стало нечем. Помучавшись в советской России под именем Бендера, он покидает страну в 1934 году, ибо в ней теперь не развернешься, и возвращается лишь в 1939-м под именем Вольфа Мессинга, несколько подновив репертуар, но в целом оставаясь в рамках прежней программы, которая нравилась еще Екатерине. Демонстрация Сталину нескольких нехитрых фокусов делает Калиостро-Мессинга любимцем вождя и его личным предсказателем с правом гастролей в провинции.

В качестве Мессинга он проработал почти сорок лет, но в середине семидесятых резко переродился, ибо в стране опять стало можно делать дела. Это интересное чередование занятий Калиостро обусловлено сменой периодов относительной экономической свободы и безотносительной диктатуры: при свободе он деловар, Чичиков, Бендер, кузнец полуподпольных состояний, при несвободе — советник царя (вождя), личный астролог и футуролог, впоследствии политтехнолог (тот же астролог, но с патриотическим уклоном и знанием новых слов помимо аспекта и акцеденции). Как только в позднесоветской России появились цеховики и прочие подпольные бизнесмены, готовившие перестройку до всяких идеологических пертурбаций, — Калиостро переметнулся в малый бизнес, чувствуя, что скоро он превратится в большой. (Правда, в андроповские времена бизнесменов поприщучили, и Калиостро проторенным маршрутом бежал в Англию, где некоторое время промышлял дешевыми трюками под издевательским псевдонимом Копперфильд.) Уже в девяностые мы увидели его под новой личиной — в качестве Сергея Мавроди он попытался повторить старый фокус под названием «Пирамида», но был разоблачен и схвачен, и Калиостро воскрес под именем Березовского, о котором — вот загадка! — до того почти никто не слышал. В качестве Березовского он бежал, понятно, в Англию и надеялся отсидеться там, но поскольку в России наметилась либерализация, он почел за лучшее вновь воскреснуть под именем Мавроди. Этим и объясняется тот факт, что Бориса Березовского в Англии никак не могут ни схватить, ни экстрадировать: его там попросту нет. Под каким именем Калиостро воскреснет в ближайшее время — не знает никто, но судя по генеральному вектору российского развития на ближайшие годы, мы увидим его скорее астрополиттехнологом, нежели олигацеховиком.

Почему он выбрал для наиболее активных действий именно Россию, а в прочий мир наведывается либо за политическим убежищем (всегда кратковременным), либо на хорошо оплаченные гастроли? Почему о нем написал великий А.Н. Толстой, а не менее великий Нодар Мгалоблишвили сыграл его в фильме великого же Захарова? Почему международный авантюрист становится в России не только преуспевающим и культовым персонажем, но еще и героем народных легенд? Ответ прост: потому что из всех способов обирать массы авантюра является самым артистическим и наименее травматическим. Обирают все — от чиновников до милиционеров, от бизнеса до государственных душителей этого бизнеса; но Калиостро во всех своих обличиях проделывает это столь артистично, виртуозно, изобретательно, что поневоле начинает казаться лучом света в темном царстве. В его случае отобранные деньги являются как бы платой за представление; да ведь и потрошит он по большей части тех, у кого много. Бальзамо сроду не отбирал последнее! Авантюрист делает свое дело ловко, весело, из любви не столько к деньгам, сколько к искусству! Так что на фоне нудного и жестокого постового или такого же бюрократа он предстает абсолютной кисою, за что и бывает увековечен в преданиях, фильмах и лучших образцах отечественной литературы.

С днем рождения, граф! Тут у нас в последнее время много говорят о борьбе с коррупцией, но вы не бойтесь. Поговорят и перестанут. Главное — не уезжайте в Англию. Что там хорошего? А у нас нефти много и бабы красивые. Среди сплошных Коробочек, Собакевичей и Вороньих слободок только на вас душой и отдохнешь.

Название вполне в духе О. Генри («Супружество как точная наука»), столетие со дня безвременной кончины которого отмечает читающий мир 5 июня. Однажды небольшой компании российских сочинителей, и мне в том числе, случилось побывать на его могиле в Эшвиле, Северная Каролина, на вершине кладбищенского холма, опоясанного серпантином подъездных дорожек. Могила была засыпана деньгами. Я сроду не видел ничего подобного. Цветы, конечно, покойнику тоже не нужны, но зачем ему мелочь? Уроженец Эшвиля торжественно пояснил, что О. Генри сел в тюрьму за растрату и вообще нуждался, и теперь американский читатель запоздало воздает своему кумиру, всю жизнь страдавшему от недостатка денег и никогда — от недостатка цветов. Мы тоже положили по монетке с чувством исполненного долга. Мне кажется, это что-то вроде провожания актера аплодисментами — обычая почти кощунственного, а все же очень человечного. Нечто вроде посмертных процентов с гонорара. Ситуация глубоко огенриевская — словно фокуснику из гастролеров, кочующих по американской глубинке, до сих пор платят за последний великий фокус.