Вера Челищева - Заключенный №1. Несломленный Ходорковский

…Утром прокурор Лахтин как обычно монотонным голосом читал обвинительное заключение прокуратуры по второму делу Ходорковского и Лебедева. Он так делал уже месяц, спугнув от скуки часть публики и журналистов.

Было тепло, май, солнечные лучи наполняли зал. Окна были приоткрыты…

– В организованную группу Ходорковского и Лебедева также входил административный персонал…

– Банду Путина под суд! Позор! Банду Путина под суд!

– Роли в организованной группе были распределены следующим образом…

– Банду Путина под суд! Позор! Банду Путина под суд!

Это был Ливан. Он кричал из той самой многоэтажки. Накануне вечером он без проблем зашел в подъезд дома, поднялся на чердак, вбил в дверь принесенный замок, закрыл на ключ, чтобы вернуться сюда утром. Утром Ливан пришел не один. Участвовать в операции с ним вызвалась пенсионерка Здравомудрова (инвалид второй группы). Третий человек закрыл Ливана и Здравомудрову на замок, ключ положил себе в карман и ретировался – как и договаривались…

Когда на третий выкрик «Банду Путина под суд!» приставы испуганно стали закрывать окна в зале, они увидели следующую картину: пожилая женщина с костылем и в вязаной шапке, а рядом с ней небритый молодой человек лет тридцати держат плакаты и кричат… Молодой пристав зажмурился: не показалось ли. Открыл глаза – картина прежняя. Лишь заметил, что пожилая женщина еще и в солнечных очках…

Что интересно, операция Ливана удалась. Его слышали все, «аквариум», потупивший голову судья, прокуроры…

Брали Ливана и пожилую женщину долго. Точнее, их никак не могли взять. Ключ-то был унесен в неизвестном милиционерам направлении, а попытки выбить замок самостоятельно подручными средствами не удались. Так прошел час. Еще через час на место прибыло МЧС, замок выбит, Ливан и Здравомудрова доставлены в ОВД, статья – «хулиганка», штраф – 1000 рублей…

Жителям многоэтажки наказали внимательно следить за тем, кто входит в подъезд. Вход же на чердак стражи порядка зацементировали. Чтоб уж наверняка…

А Ливан и Здравомудрова через час уже сидели в суде. В качестве зрителей…

…………………

– Ну, кто так держит плакат?! Встаньте левее. Плакат на себя, распрямите. Два шага на меня. Еще, еще, еще… Стойте. Господи, все приходится объяснять!

Это Марина. Учительница русского языка и литературы в одной из крутых московских школ. Уверена: «Настоящие мужики сидят только в тюрьме». У нее неплохая зарплата. У нее есть машина. Ей чуть за сорок. Немного потрепанная жизнью, со своими сложностями и проблемами. Но в них она как-то ловко умела не погружаться и все свободное от своей крутой школы время проводила на конференциях «Солидарности» (в которой и состояла), митингах оппозиции, у выходов из метро (где раздавала листовки), ну и в Хамовниках. Где теперь на улице и отчитывала старушку-коллегу из «Солидарности», стоящую у дороги и протягивающую проезжающим машинам буклетики о процессе.

– Поближе к дороге встаньте! У вас же никто листовки не возьмет. Ну, как вы встали?!

Такой пикет напротив окон Данилкина собирался раз в неделю. Все два года. Каждый четверг. И каждый четверг Марина была дежурной на «объекте». Следила, чтобы все прошло нормально, сама стояла с буклетиками, сменяя других, потом сменяли ее. Но за все и всех отвечала она.

– Милая, – кричал ей амбал из джипа, выхватывая буклет, – и какая у тебя почасовая ставка за все это?

– Встань со мной, узнаешь!

И амбал уезжал. Листовки за день расхватывались неплохо. Водители их брали через одного, некоторые хамили, материли, другие улыбались и брали листовку, третьи улыбались, брали листовку и вдобавок сигналили…

Еще Марина была одной из тех, кто следил, чтобы у адвокатов всегда на столе были свежие цветы. Это про нее потом Ибрагимова и Лахтин скажут «Комсомольской правде», что у защиты, мол, был «специальный человек, который следил, чтобы цветы в вазах не прокисали». Прям так и сказали – «не прокисали»… Ну, и, естественно, по их логике, Марине и остальным Ходорковский за это платил.

Хотя ни Марине, ни остальным ни он, ни защита ничего не платили. Все покупалось на профсоюзные взносы в «Солидарности» и собственные деньги.

Потом Марина разбила машину: «Представляешь, еду по Садовому, вроде все нормально, и вдруг подрезаю мужика, а он следующего, я закрываю лицо руками…» Машина вдребезги, у Марины – ни одной царапины. Но теперь так часто ходить в Хамовники не могла – нужно было оплачивать ремонт «мужиков» и кредит за свою разбитую машину, которая уже была в металлоломе. Марина погрузилась в частные уроки и дополнительные занятия в школе. Прибегала на заседания урывками, минут на 20: «Только одним глазком поглядеть на них, убедиться, что живы. Бледные. МБХ что-то какой-то грустный». И убегала.

Она была одной из тех, кто организовал флешмоб у суда в дни оглашения приговора. И хотя боялась, что «придут всего две-три калеки и один Шендерович», пришли полторы тысячи человек…

Ну, а после 14-летнего приговора и интервью Данилкина на Первом канале («Меня ломали, но я не сломался»), Марина окончательно удостоверилась в том, что «настоящие мужики – только в тюрьме».

………………….

…Е. Г. – родственница Сахарова (тетки были родными сестрами), коренная ленинградка, преподает в Санкт-петербургском университете. Генетику. За плечами – 75 лет. Интеллигентка. Профессор. По приезде в Москву на суд («больно на это смотреть») бегает вместе с молодежью из суда по столичным крышам, где пьет красное вино и слушает разговоры молодых. Да и сама рассказывает про свою жизнь так, что дух захватывает. В ее питерской квартире мы – молодежь из суда – всегда будем останавливаться по приезде в Питер. Без всяких стеснений.

Между лекциями в своем университете она иногда занимается вот чем: берет речь известных людей, высказавшихся в поддержку Ходорковского – Ахеджакову, Юрского, Ефремова – делает много экземпляров на своем принтере, распечатывает и разносит по почтовым ящикам своего и ближних районов. А живет она в самом центре Питера – Владимирская, Достоевская, Невский, площадь Пяти углов…

– Клянусь, лично потом проверяла: ни один из жильцов листки не выкинул… – говорила она мне.

Таким «хулиганством» Е. Г. занимается второй раз за свою взрослую жизнь. Первый раз – в 1991-м. Раскидывала по ящикам (у нее одной тогда появился первый принтер – друзья привезли из-за границы) речь Ельцина…

– Было так страшно, я занавесила окна и распечатывала до поздней ночи, а с утра шла и распихивала в магазинах, трамваях. Люди кидались и читали, а я убегала…

Не сумасшедшая, не правозащитница, митингов не выносила и никогда на них не ходила, вечера коротала за чтением диссертаций учеников («разучились писать совсем»), немного одинокая (муж умер, сын жил отдельно), – она радовалась, когда мы приезжали к ней из Москвы. Потому что вечерами можно было говорить только об одном. В университете об этом особо не поговоришь. Некоторые отшатывались, другие наоборот – под ее воздействием посещали Хамовники в Москве, третьим она перестала подавать руку – например 80-летнему профессору, «зло отзывавшемуся о Ходорковском». И еще. Ей было лично стыдно, что Путин «и вся эта шпана» из ее города и университета…