Вера Челищева - Заключенный №1. Несломленный Ходорковский

И на язык в том числе. Взгляд орлиный. Чертовски обаятелен.

– Орел, в общем, – вдыхают поклонницы всех возрастов, которых я лично за все время процесса насчитала от пяти до десяти, хотя наверняка их больше…

Лебедева обожают. Как и на Ходорковского, на Лебедева собираются аншлаги во время дачи им показаний.

Мужчины любят его за четкость мысли, хулиганистый слог, женщины – за все вместе взятое. Судья, когда выступает Лебедев, всегда нервничает и держит наготове молоток – чтобы стукнуть по столу, или ручку – чтобы записать тысячное замечание в протокол…

– Пишите, пишите, Ваша честь, – не останавливаясь и боясь потерять мысль (а говорит в этот момент, как правило, о «шулерстве» Лахтина), мимоходом бросает Лебедев.

Сначала судья, не встречавший еще такого в своей практике, балдел. Потом решил повторять: «Я заношу вам повторное замечание».

– Я понял, понял. Заносите, Ваша честь… Итак, идем дальше.

Эмоционален и свободен в проявлении чувств. Когда приходит красивая жена Маша, расплывается в улыбке. Просит Ходорковского поменяться с ним местами, чтобы быть ближе…

– И обязательно купи им мороженое. Много! – всегда кидает, когда Маша уходит и даже показывает руками – как «много».

Ходорковский в проявлении чувств при приходе жены менее эмоционален. Он разговаривает с Инной глазами. Часто ее чем-то смешит. Иногда они так подолгу беседуют глазами, что ими не может не любоваться судья – уставится на них, как в кино, и даже не слушает, что там в данный момент читает Лахтин… А Ходорковский показывает Инне глазами на Лахтина, подносит палец к виску, косит глаза… Инна смеется. Судья смотрит на них, забыв обо всем на свете…

Ходорковский и Лебедев разные. Ходорковский – гораздо публичнее, строго в рамках бизнеса себя к моменту ареста уже не держащий. Не для формы, а с головой погружавшийся в общественные проекты, не для формы, а осознанно спонсирующий политические партии. Словом, к 2003 году коллеги по цеху вполне справедливо могли про него сказать: «Мы его теряем». И его действительно теряли стремительно. И он терялся среди них. Окончательно и бесповоротно. Лебедев был менее публичен, не закрывался работой, но и за ее рамки не выходил. Это была частная жизнь частного успешного человека. Занимающегося частной благотворительностью, но в общественные проекты, политику и все то, во что так стремительно втягивался его друг и партнер, не ввязывающегося. Не то чтобы это его не интересовало. Он понимал, что где-то там есть другая жизнь, со своими бедами и трудностями, но…

– Последние года три-четыре до ареста у меня было ощущение суперкомфорта работы. Понимаете, замечательное ощущение комфортности работы, – говорил он нам с Муратовым и Ростом на очном интервью. – Конечно, коллеги (и опускал руку на плечо Ходорковского. – Примеч. ред.) к этому тоже прикладывали определенные усилия. Комфортно было работать. Некогда было, с сожалением могу сейчас констатировать, слишком глубоко задумываться о той параллельной грязи и рисках, которые существуют в стране. Ну, иногда что-то читаешь в газетах, видишь по телевизору… Но затягивание в комфортную работу притупляет, что ли, чувствительность ко многим темам, которые на самом деле есть и были, оказывается. Ты их не то что вовсе не замечал, но по-другому оценивал. А сейчас, когда это коснулось себя любимого, ну что ж!..

Возвращаясь к суду, скажу, что там Платон Лебедев был разным. Внешне – балагур, да. Но сказать, что он только и делал, что развлекал и эпатировал публику, было бы неверно. Он был разным. Он мог частенько, как и Ходорковский, сидеть, о чем-то задумавшись. Он мог быть печальным, грустным, сильно сосредоточенным. Он мог прямо во время заседания после очередной своей речи и тысячных объяснений суду о том, что при хищении не может одновременно появляться выручка и прибыль, – он мог, проговорив это все, опуститься на место, откинуть голову к стене «аквариума», закрыть глаза и о чем-то надолго задуматься, а потом вдруг тихо произнести: «Устал…».

Наступил октябрь. Дожди, сопровождаемые сильным ветром, шли без остановки. Почти каждый день. Приближалась развязка. Вот-вот прокуроры должны были назвать суду сроки, к которым надо приговорить подсудимых. 22 октября 2010-го ближе к вечеру назвали – 14 лет каждому. Через три дня исполнилось ровно семь лет с момента ареста Ходорковского. А еще через неделю…

Ходорковский выступил со своим последним словом. В котором было выражено все, что накопилось и за два года, и за эти семь лет. Без купюр.

– Уважаемый суд! Уважаемые присутствующие! Сегодня для меня очередная возможность оглянуться назад. Я вспоминаю октябрь 2003 года. Последний мой день на свободе. Через несколько недель после ареста мне сообщили, что президент Путин решил: я должен буду «хлебать баланду» восемь лет. Тогда в это было сложно поверить. С тех пор прошло уже семь лет. Семь лет – достаточно большой срок, а в тюрьме – особенно. У всех нас было время многое переоценить и переосмыслить. Судя по смыслу выступления прокуроров: «Дайте им 14 лет» и «Наплюйте на прежние судебные решения», за эти годы меня опасаться стали больше, а закон уважать – еще меньше. <���…>

Не хочу сейчас возвращаться к юридической стороне дела. Все, кто хотел что-то понять, – давно всё поняли. Думаю, признания вины от меня никто всерьез не ждет. Вряд ли сегодня кто-нибудь поверит мне, если я скажу, что похитил всю нефть собственной компании. Но также никто не верит, что в московском суде возможен оправдательный приговор по «делу ЮКОСа». Тем не менее я хочу сказать о надежде. Надежда – главное в жизни.

Я помню конец 80-х годов прошлого века. Тогда мне было 25. Наша страна жила надеждой на свободу, на то, что мы сможем добиться счастья для себя и для своих детей. Отчасти надежда осуществилась, отчасти – нет. Наверное, за то, что надежда осуществилась не до конца и не для всех, несет ответственность все наше поколение, в том числе и я. Я помню и конец прошлого десятилетия. Тогда мне было 35. Мы строили лучшую в России нефтяную компанию. Мы возводили спорткомплексы и дома культуры, прокладывали дороги, доразведывали и разрабатывали десятки новых месторождений, начали освоение восточносибирских запасов, внедряли новые технологии – в общем, делали то, чем сегодня гордится «Роснефть», получившая ЮКОС. Благодаря значительному увеличению добычи нефти, в том числе и в результате наших успехов, стране удалось воспользоваться благоприятной нефтяной конъюнктурой. У нас у всех появилась надежда, что период потрясений, смуты – позади, что в условиях достигнутой огромными трудами и жертвами стабильности мы сможем спокойно строить новую жизнь, великую страну.