Том Вулф - Новая журналистика и Антология новой журналистики

Активисты бунтарей делают упор на традиции (Африка), на религию (магометанство, черное мессианство и т. д.), а также на общинное родство (братство). Как и молодой Кинг, многие негры чувствуют в старых баптистских проповедниках приниженность, отсутствие собственного достоинства. Лучше экзотическая прическа и вызывающий африканский наряд, чем ханжеская скромность проповедника. Но экзотика хороша лишь как фасад. Существуют более привившиеся традиции, в том числе религиозные и общественные. Черные выпускники колледжей возвращаются к мамалыге и жареным потрохам и смеются над всяким, кто смеется над ними. Духовный возврат к Югу — но с новым оснащением, с чувством собственного достоинства и способностью к сопротивлению. Религия, семья, прошлое теперь воспринимаются без унизительного оттенка. В этом отношении современный неф через два десятка лет повторяет блестящий маневр Кинга: уход и возвращение. Он впитал лучшее из обоих миров: достоинство, которое можно было усвоить лишь «снаружи», и традицию, облагороженную достоинством. Кинг был пионером.

Он всегда оставался убедительным проповедником. Другие активисты-правозащитники — юристы, учителя, писатели. Они хорошо усвоили язык белого человека, пожалуй, слишком хорошо. Кинг тоже изучил этот язык, но не до такой степени совершенства. Бэйярд Растин с высоким, профессионально поставленным голосом и грассирующим «р» не был бы столь убедителен во главе марша. То же самое можно сказать и о других «респектабельных» лидерах первого поколения. Тончайший ломтик арбуза застрял бы у них в горле. Это не относится к Адаму Пауэллу, но его шарм отмечен лихим, несколько хулиганским налетом, в то время как Кинг — «дядя Бен» с ученой степенью, Билл Бэйли, вернувшийся домой — и перевернувший дом вверх тормашками. Именно этим он взбесил южан больше, чем все Стокли и Рэпы вместе взятые. Они увидели новое лицо своего «ниггера», они ощутили его спокойную мощь.

Спокойное достоинство Кинга вовсе не означало пассивности. Его время не прошло, оно только начинается. Он умер на марше, по пути на негритянский пир, с доброй старой мамалыгой, жареной зубаткой, рульками да огузками. Биограф несколько нервно отмечает его склонность к «этническим лакомствам», к пище «соул». Он никогда не забывал, где его душа. Ему нечего было стыдиться. Его жизнь говорит о многом. О том, что Юг еще скажет свое слово. И о том, что негру не нужно искать самоутверждения где-то в далеких краях — можно оставаться на американской почве. И даже о том, что Бог баптистского проповедника может пока что не уступать позиций Аллаху. Бог не умер. Погиб один из его пророков.

Я совместил здесь два отрывка, чтобы проиллюстрировать прием, который можно обозначить как «рассказ очевидца». Первый фрагмент, «Радикальный шик», относится к социальной среде Парк-авеню [154] Парк-авеню — улица в Нью-Йорке; проходит вдоль Центрального парка (отсюда название). Здесь живут нью-йоркские миллионеры, и Парк-авеню стала символом роскоши и богатства. , отсюда и соответствующая тональность. Во втором фрагменте, «Как сломать громоотвод», действуют совершенно иные персонажи — обитатели трущоб Сан-Франциско, «цветные» бунтари. Соответственно меняется интонация повествования, хотя я и отказался от чрезмерного расцвечивания лексики.

Обе истории опираются на детали социального статуса, облегчающие читателю проникновение во внутренний мир персонажей. Я умышленно противопоставил «верхи» общества «Радикального шика» «низам» «цветного» гетто Сан-Франциско. Занять нейтральную позицию представляется возможным, пожалуй, лишь в начале первого отрывка. Мне намекали, что эпизод бессонницы Леонарда Бернстайна [155] Бернстайн Леонард (1918—1980) — композитор и дирижер, в течение нескольких лет возглавлял Нью-Йоркский филармонический оркестр. Прославился как автор музыки к знаменитому мюзиклу «Вестсайдская история» (1957). является плодом моей собственной фантазии. На самом же деле все детали этой сцены, включая замечания «негра за роялем», приводятся по книге «Частная жизнь Леонарда Бернстайна», написанной его другом Джоном Грузном.

И последнее. Меня обвиняли в том, что я якобы тайком пронес в дом Бернстайна магнитофон и записал диалоги, которыми переполнен «Радикальный шик». Спасибо за комплимент, но все происходило несколько иначе. Я пришел на вечеринку к Бернстайну с целью задокументировать это событие, открыто заявился с блокнотом и шариковой ручкой и весь вечер строчил на виду у присутствующих. Кстати, пронесенный контрабандой магнитофон не смог бы обеспечить такую точность, ибо при оживленном обмене репликами иной раз очень трудно разобрать с ленты, кто что произнес.

Т.В.

Два, три, четыре часа ночи — что-то в этом роде. 25 августа 1966 года. Его 48-й день рождения. Леонард Бернстайн проснулся в кромешной тьме и в дикой тревоге. Подобное случалось и прежде: в такой форме теперь проявлялась его бессонница. И он поступил точно так же, как обычно делал в подобных случаях. Встал, походил по комнате, испытывая головокружение. И вдруг — накатило видение. Он сам, Леонард Бернстайн, маэстро с мировой славой, во фраке с белой бабочкой, выходит на сцену. Там уже ждет его оркестр в полном составе. С одной стороны сцены рояль, с другой — стул с гитарой. Гитара! Один из «полуинструментов», как будто специально созданных для ускоренного курса обучения недалеких подростков из Левиттауна, хуже аккордеона. Но на все свой резон. Он, Ленни, сейчас обратится к этой накрахмаленной бело-рубашечной публике с антивоенным призывом. Он объявляет: «Я люблю». Вот так. Эффект ошеломляющий. Из-за рояля тут же появляется негр и произносит что-то вроде: «Публика в полном недоумении». Ленни еще раз пытается начать, берет несколько быстрых аккордов на фортепьяно, произносит: «Я люблю. Amo ergo sum [156] А, следовательно, я существую (лат.) . ». Снова выскакивает негр: «Публика полагает, что вам следовало бы удалиться. Зрители ошеломлены: они даже не в состоянии повернуть голову к соседу». Но Ленни преподносит аудитории свою антивоенную филиппику и лишь после этого покидает сцену.

Темная ночь. Он застыл, обдумывая эту идею. Почему бы и нет? Сенсация! Заголовки: «БЕРНСТАЙН ПРЕПОДНЕС ПУБЛИКЕ АНТИВОЕННЫЙ ПРИЗЫВ!» Но вот энтузиазм Ленни сменяется сомнением… малодушием. Что за негр внезапно материализовался из-за фортепьяно и сообщил миру, что Бернстайн изобразил коверного рыжего? Это черное суперэго разрушило цельность концепции.

М-м-м-м-м-м-м-м-м-м… Восторг, чудо! Мелкая рокфорная крошка с тертым орехом. Восхитительно! Какой тонкий вкус! Сухая гигроскопичность ореха оттеняет терпкую пронзительность сыра. Настоящий деликатес! Интересно, что предпочитают на десерт «Черные пантеры» [157] Имеются в виду члены леворадикальной негритянской организации «Черные пантеры», выступавшей в 1960—1970-х гг. за устранение расовой дискриминации, вплоть до применения методов так называемой «вооруженной самообороны». Многие из лидеров этой организации были убиты или отправлены в тюрьму. ? Нравится ли им рокфор в ореховой крошке? Или спаржа под майонезом? Или тефтельки petites au Coq Hardi [158] Мелкие куриные (фр.) . . Все это предлагают сейчас на серебряных подносах официантки в черных платьях и отутюженных белых передничках… Вот-вот подадут вино… Можно в этом не признаваться, но именно такие pensees metaphysiques [159] Метафизические мысли (фр.) . приходят в голову на радикальной вечеринке в Нью-Йорке. К примеру, тот рослый негр в черной коже и черных очках, которого как раз приветствует в холле хозяйка, Фелисия Бернстайн. Схватит деликатес с подноса и отправит в глотку под речевое сопровождение безупречного, совсем как у Мэри Астор, голоса хозяйки.