Вадим Кожинов - Грех и святость русской истории

Уже незадолго до кончины Некрасов воспел «убогую» ветхую церковь (словно заглянув в наши дни), которую по-детски беспечный – что одновременно и прекрасно, и ужасно – русский люд не торопится заменить новой, но церковь эта словно слилась воедино с природой, полноправно участвующей в богослужении:

Дело, конечно, не только в таких прямых обращениях Некрасова к религиозно-церковной «теме». Ведь и та скорбно-победная песнь о страдании, которая слышится в большинстве некрасовских творений, нераздельно связана, о чем уже шла речь, с тысячелетней православной традицией, восходящей еще к святомученикам Борису и Глебу…

Одно соображение в связи с этим. Некрасова, бывало, упрекали в том, что он чрезмерно усиливал и гиперболизировал в своей поэзии тему страдания. И в самом деле – в поэме «Балет» (1866), например, Некрасов говорит как о безмерно тяжком испытании об обычном рекрутском наборе в деревне. Между тем, хотя солдатская служба тогда, в 1860-х, длилась 7 – 10 лет, на нее попадали всего четыре-шесть человек из тысячи (!) молодых крестьян, то есть полпроцента (поэтому и срок службы был долгим). И все же Некрасов создает поистине «космическое» трагедийное действо (я привожу только небольшие его фрагменты):

Такое разрастание горя и страдания до вселенских масштабов очень характерно для некрасовской поэзии. Но сегодня уместно сказать о глубоком провидческом смысле этой поэзии, о захватившем Некрасова предчувствии того, что выпало на долю русского крестьянства через полвека после кончины поэта, когда оно в самом деле вступило на тяжелейший, истинно голгофский крестный путь, как бы оправдывая свое старинное самоназвание – «крестьянство»…

Нужно прямо признать, что в XX веке не нашлось поэта, который – пусть не для печати – сказал бы об этом страстном испытании так же глубоко и сильно, как предсказал о нем Некрасов. И, осознав это, мы с особенной остротой чувствуем всю жгучую необходимость некрасовской поэзии.

Для понимания истинной сути творчества Некрасова исключительно важны размышления Достоевского. Можно без всякого преувеличения сказать, что в зрелые годы Достоевский и Некрасов были прямыми политическими и идеологическими врагами, но тем более замечательна оценка, которую высказал Достоевский после кончины поэта.

Он начинает с сопоставления Некрасова с Пушкиным:

«Я не равняю Некрасова с Пушкиным… Некрасов есть лишь малая планета, но вышедшая из этого же великого солнца. И мимо всех мерок – кто выше, кто ниже, за Некрасовым остается бессмертие, вполне им заслуженное – за преклонение его перед народной правдой. И это тем замечательнее в Некрасове, что он всю жизнь свою был под влиянием людей, хотя и любивших народ, хотя и печалившихся о нем, может быть, весьма искренно, но никогда не признававших в народе правды и всегда ставивших европейское просвещение свое несравненно выше духа народного. Не вникнув в русскую душу и не зная, чего ждет и просит она, им часто случалось желать нашему народу, со всею любовью к нему, того, что прямо могло бы послужить к его бедствию. И мало того, что не признают правды движения народного, но и считают его почти ретроградством, чем-то свидетельствующим о непроходимой бессознательности, о заматеревшей веками неразвитости народа русского. Некрасов же, несмотря на замечательный, чрезвычайно сильный ум свой, был лишен, однако, серьезного образования. Из известных влияний он не выходил во всю жизнь. Но у него была своя, истинная, страстная, а главное – непосредственная любовь к народу. Он болел о страданиях его всей душою, но смог силой любви своей постичь почти бессознательно и красоту народную… О, сознательно Некрасов мог во многом ошибаться. Великое чутье его сердца подсказало ему скорбь народную, но если б его спросили, чего же пожелать народу и как это сделать, то он, может быть, дал бы и весьма ошибочный, даже пагубный ответ… Но сердцем своим, но великим поэтическим вдохновением своим он неудержимо примыкал в иных великих стихотворениях своих к самой сути народной».

5 декабря (23 ноября по старому стилю) 1803 года в селе Овстуг, расположенном на берегу Десны, в сорока верстах от Брянска, явился на свет человек, чье духовное наследие будет жить, пока вообще будет жива русская и мировая культура. В 1883 году – в восьмидесятую годовщину со дня рождения Федора Ивановича Тютчева – его младший современник Афанасий Фет сказал о книге стихотворений «обожаемого» им поэта:

И в самом деле: в тютчевской поэзии – притом не только во всей ее целокупности, но и в большинстве отдельно взятых стихотворений – нерасторжимо слиты предельная мощь и столь же предельная утонченность – качества, казалось бы, крайне трудно или даже вообще не соединимые…

Как же это могло совершиться? Если сразу предложить краткий ответ на сей вопрос, уместно сказать, что в поэзии Тютчева воплощено духовное состояние (и порожденное им творческое деяние), исстари определяемое словом соборность. Но такой ответ требует пояснений, ибо понятие о соборности сложно и емко по своему содержанию, а кроме того, его сплошь и рядом толкуют неверно, в сущности подменяя другим понятием, которое обозначается словом «общинность».