Вадим Кожинов - Грех и святость русской истории

На берегу, покинутом волною,
Душа открыта сырости и зною.
Отягчена полуземным мельканьем,
Она живет глухим воспоминаньем.
О, дальний гул! Воспоминанья гул!
Ей кажется, что океан вздохнул.
Взрывает берег новою волною
И полнит душу мутной глубиною.

На повороте долгого пути,
У края пораженья иль победы,
Меня еще успели вознести
Орлиные круги твоей беседы.

Открылись широта и рубежи,
Уступы переливчатой натуры,
Парение насмешки и души
В тумане мировой полукультуры.

Ноздревский жест, неверная струна,
Бредущая из юности по следу.
Могучая оглядка Бахтина
Отметила молчанием беседу.

А сколько лиц! А сколько голосов!
Ты промотал полжизни, не скучая.
Как пауза, Владимир Соколов
Возникнул, ничего не обещая.

Не сосен шум твой тонкий слух привлек —
Рубцовский стих угрюмо шевельнулся.
Но звук угас, как золотой намек…
И Передреев горько усмехнулся.

Я слышал гул твоих былых страстей
Из твоего початого стакана.
И ты сказал: – Чем старе, тем сильней… —
И я услышал рокот с океана.

Повернувшись на Запад спиной,
К заходящему солнцу славянства,
Ты стоял на стене крепостной,
И гигантская тень пред тобой
Убегала в иные пространства.

Обнимая незримую высь,
Через камни и щели Востока
Пролегла твоя русская мысль.
Не жалей, что она одинока!

Свои слезы оставь на потом,
Ты сегодня поверил глубоко,
Что завяжутся русским узлом
Эти кручи и бездны Востока.

Может быть, этот час недалек!
Ты стоишь перед самым ответом.
И уже возвращает Восток
Тень твою вместе с утренним светом.

То не ворон считают соловьи —
Мы говорим о славе и любви.
Бокал обвит змеиным женским телом,
Стряхни змею! Займемся русским делом,
Пуская из ноздрей заморский дым.
Но где же слава, Кожинов Вадим?

За горизонтом старые друзья
Спились, а новым доверять нельзя.
Твой дом парит в дыму земного шара,
А выше Дионисий и гитара,
И с книжной полки окликает Рим: —
Memento mоrе, Кожинов Вадим!

Смерть, как жена, к другому не уйдет,
Но смерти нет, а водка не берет.
Душа верна неведомым пределам.
В кольце врагов займемся русским делом,
Нас, может, двое, остальные – дым.
Твое здоровье, Кожинов Вадим!

Под перезвоны ада или рая
Ты легок на подъем родного края,
А я тяжел. Прощай по всем статьям!
Мы канули по разным пропастям,
Друг друга только эхом окликая
И вызывая этим на себя
Все, что таит высокая судьба:
Обвалы духа, оползни сомненья…
Раздастся гром последнего мгновенья —
Знай: это я приветствую тебя!

Сей день высок по духу и печали.
Меж тем как мы сидим накоротке,
Хазары рубят дверь твою мечами
Так, что звенит стакан в моей руке.

Видать, копнул ты глубоко, историк,
Что вызвал на себя весь каганат.
Ты отвечаешь: – Этот шум не стоит
Внимания. Враги всегда шумят.

Друг от друга все реже стоим
В перебитой цепи воскрешений.
Между нами разрывы и дым…
Мы давно превратились в мишени.

Наше знамя пробито насквозь,
И ревет в его дырах пространство.
Что нам смерть! На кабы и авось
Столько раз воскресало славянство.

Застит низкого солнца клочок
Темной воли несметная стая.
Но косится в бою твой зрачок,
Голубиную книгу читая.

Ты прости: я в этот день печален,
Потому что солнце не взошло.
Дух добра и света изначален,
Но смотреть на землю тяжело.

Вот бредут, покачиваясь, двое
И поют навзрыд во мраке дня:
– Цареград уйдет на дно морское,
А Москва погибнет от огня.

Это значит, надо торопиться,
Из людей повыбит сущий дух.
Кроме праха, ничего не снится…
Как еще ты держишься, мой друг?

Ты жил от сердца: песни пел
И мысль наслаивал годами.
И черт едва тебя терпел,
Качая русскими горами.

Ты даже тенью знаменит,
Но понимал, что в этом мире
Кольцо врагов тебя теснит,
Хотя круги друзей все шире.