Александр Минкин - Президенты RU

Факты общеизвестны. Объяснить факты, связать факты, ясно и четко сделать выводы – вот задача, которая решается только словами. Это так ясно, как простая гамма; даже стыдно говорить.

Если кто-то принимает Гайдара за демократа, кремлевские интриги – за борьбу с коррупцией, а войну – за конституционный порядок, значит, этот человек бредит. И точное резкое слово – единственное средство выдернуть человека из бреда. Как пощечиной – из истерики.

Скажем, пользуясь тем, что «ветвь» и «сук» – синонимы (только «ветвь» – зеленая, а «сук» – голый), я пишу «суки власти», надеясь содрать мишуру и позолоту, да еще запутать в ударениях. Человек ежедневно слышит красивое «ветви власти». И вдруг читает заголовок «Суки власти». Вздрагивает. И задумывается.

Точные слова – да. Но зачем грубые? От природного хамства или из необходимости?

Можно ли писать о мерзостях Жириновского, о подлостях Грачева, о голых министрах юстиции и генеральных прокурорах языком дамы, приятной во всех отношениях? Поймут ли? Будут ли читать? Язык газетчика должен быть на уровне картошки, а не устриц.

Кто сделал людей такими, что, кроме мата, у них почти нет языка? Пресса?

Я обязан говорить на языке улицы, если хочу, чтобы улица меня понимала. А я именно этого хочу.

Вся страна давно ботает по фене; разве не замечали? Кремлевские, думские власти легко и привычно называют свои взаимоотношения «разборками». Гангстерские термины стали общеупотребительными (и не вчера).

Если ежедневно люди видят горы кровавых тел, груды гробов, видят детей с оторванными ногами, слышат невыносимые вопли женщин – у них, у телезрителей, растет иммунитет к чужому страданию. Растет скорлупа, ибо если это принять – рехнёшься.

Как же надо писать, чтобы проломиться через эту скорлупу?

Способ один – заставить человека ощутить: это не где-то, а здесь, не с кем-то, а с тобой.

Надо сделать больно.

Потому что человек – такой. Пока ему самому не больно – то и наплевать.

Зачем идут на «Гамлета»? Разве новость? Ему уже четыреста лет. Разве неизвестно, что Офелия утопится, Королева отравится, а Гамлет зарежет Полония, Лаэрта, дядю Клавдия и сам помрет?

Зачем же идут в театр? Затем, что гениальный актер – если Бог пошлет удачу – сделает тебя Гамлетом. Это твоя невеста изменит тебе, и это твоя развратная мать будет валяться в сале продавленной кровати, и ты заплачешь, потому что больно будет тебе. (Насчет «сала продавленной кровати» – это интеллигентный Гамлет так о маме говорит, хочет, чтоб правильно поняли.)

Зачем журналист лезет под бомбы? Затем, что это дает ему шанс донести пережитый ужас до читателей. Если сумеет написать.

Тот, кто боли не пережил, кто не знает, что это такое, – рассказать (передать) боль не сможет.

Почему я несколько раз в статьях о Чечне поминал фашизм, Сталинград, Великую Отечественную?

Потому что Россия помнит этот ужас и эту боль. Потому что потеря четверти населения остается в генах, остается в национальном сознании, в подсознании. Память о своей национальной боли помогает понять чужую.

Пока под бомбами подыхают чеченцы, пока подыхают всякие там кавказцы – черт с ними. Нам легко, поскольку это – не люди, это уголовники (даже грудные). И немцам было легко. Они уничтожали недочеловеков, русских свиней, жидов и несли сюда свой конституционный порядок ( Ordnung ).

Сильно ли радовалась русская мать, если эсэсовец из зондеркоманды, освобождая ее от жидов и коммунистов, бросал в колодец ее ребенка, поджигал дом? Можно предположить, что и чеченские матери не радуются такому освобождению.

Мне говорят: ты кощунствуешь. Разве я?

Или бомбить – благородно, а писать об этом – кощунственно? Поверьте, умирающим детям все равно, чья армия и ради чего их бомбит.

Факты – это репортер.

Свои мысли – это писатель.

Журналистика – это люди. Это их голос. Голос безъязыкой улицы. Я пишу на том языке, на котором они думают; а мне говорят: хам.

Я хочу писать то, что думает улица. Люди узнают в моих статьях свои мысли и радуются. Ибо кто-то сказал то, что думают они.

Но видят: их мысли высказаны (и высказаны громко), а ничего не меняется.

Ими овладевают боль и отчаяние, и они пишут мне письма: спасибо, мы вас любим, но ваша работа бесполезна.

Нет. Не бесполезна. Да, всего общественного мнения России мало, чтобы снять одного министра. Но настанет день выборов, когда общественного мнения России хватит на всех.

Тех, кого коробит от моих статей, спрошу: а от жизни нашей вас не коробит? Если я точно описываю ложь, жестокость и подлость – то нормального человека и должно коробить.

Когда люди читают свои мысли в газете – они чувствуют себя людьми. Они пишут: берегите себя; пишут: мы за вас молимся; пишут: мы вас спрячем, когда начнется (и рисуют, как найти их дом в деревне). Пишут и другое: убьем, повесим, жид, предатель, ельцинист, гайдаровец, зюгановец, агент ЦРУ, агент КГБ. Они кричат и матерятся, потому что им больно. Дорогие мои, в кресле у зубного врача тоже больно. Но не врач виноват, что вы плохо питались, что ваши зубы – больные. И не врач виноват, что у вас нет денег, а анестезия стоит дорого. Если вы от невыносимой боли убьете врача, вряд ли вам станет легче жить.

Постоянные разговоры о зависимости прессы.

О том, какая газета кому принадлежит, с чьего голоса поет, чьи интересы отстаивает…

Люди не понимают, что обсуждают не прессу, а пропаганду.

Пресса не может быть зависимой. Она только до тех пор и пресса, пока независима.

Став зависимой, она немедленно превращается в пропаганду.

Пресса – это информация. Другими (высокими) словами – правда.

Пресса – правда, а пропаганда – жульничество. Пресса информирует – дает человеку думать, оценивать, принимать сознательные решения. Пропаганда «промывает мозги», дурачит, заманивает в любую грязь, в любую трясину, но при этом, конечно, обещает светлое будущее и клянется всем святым.

Пропаганда, как всякое жульничество, приносит быстрый доход (а о будущем жулики не думают, им главное – урвать и убежать). Быстрый доход – большая выгода, поэтому пропаганда всегда богата. А поскольку она – жульничество, она всегда аморальна.

Богатая и аморальная, она умна – поэтому старается скупить самых талантливых.

А если талантливый не продается – его уничтожают.

Бывает, убивают физически. Чаще – объявляют сумасшедшим, продажным, предателем Родины, наемником ЦРУ (КГБ, темных сил…), пособником коммунистов (монополистов), врагом демократии… Запас ярлыков не скудеет.

Пропаганда умна – поэтому всегда старается притвориться прессой. Так всякая… хочет выглядеть порядочной девушкой. Получается не очень, но они стараются.

Верили ли советские люди советской прессе? Нет, конечно. И правильно делали. В ЦК КПСС не было даже отдела прессы, а был Отдел агитации и пропаганды.