Array Array - Утраченная Япония

Когда мне было стукнуло двенадцать, и семья перебралась в Японию, мы проехали всю Америку, от побережья до побережья. По дороге мы остановились в Лас Вегасе, и меня поразило великолепие неоновых реклам, а отец сказал только: «Это ничто в сравнении с районом Гиндза в Токио». Он был прав. Не только Гиндза, но и Иокогама были заполнены прекрасными неоновыми иероглифами; всюду, куда ни падал мой взгляд, виднелись иероглифы кандзи и знаки азбук харагана и катакана, создававшие впечатление горячечного и хаотичного блеска. А когда меня спрашивали, что вызвало самое большое впечатление в Японии, я всегда отвечал: «неоновые огни Гиндзы».

С того времени я начал серьезно изучать кандзи. Нашей домохозяйкой была шестидесятилетняя женщина по имени Цуру-сан. Когда мы смотрели вместе по телевизору соревнования сумо, она переводила иероглифы, которыми писались имена борцов. В их состав входили такие популярные знаки, как «гора», или «высокий», но попадались и редко встречаемые, например, «феникс», который использовался в имени великого Тайхоо, чемпиона сумо шестидесятых годов, рекорды которого никогда не были побиты. Мое знание кандзи было очень неровным, однако со временем я уже смог читать вывески на магазинах.

Я выучил «феникс» отчасти потому, что обожал Тайхоо, а отчасти из-за того, что иероглиф состоял из множества штрихов. Много лет спустя я обнаружил, что любовь к множеству штрихов характерна для детей. В 1993 году ко мне на год приехали два маленьких племянника из городка Олимпия, штат Вашингтон; Тревору было шестнадцать, а Эдану девять лет. Хотя они ни слова не говорили по-японски, им пришлось отправиться в местную школу в Камеока, и взяться за изучение кандзи вместе с обеими азбуками. Эдан ненавидел учиться, и проблема овладения слоговыми азбуками казалась неразрешимой; тем сильнее я удивился, когда он как-то вернулся из школы безумно возбужденный, и показал мне написанный иероглиф. Это был необычайно сложный кандзи, обозначающий «нос». Он гордился своим успехом, а я видел, что заслуга в этом частично лежит на сложном характере самого знака. Процесс соединения его частей в единое целое увлекал так же, как складывание деталей игрушечного конструктора. Тревору, в свою очередь, понравился иероглиф «кирин» (единорог), который является соединением двух иероглифов, написанных сорока двумя штрихами. Кроме того, Кирин – это еще и марка пива.

Но вернемся в мое детство. Я посещал международную школу святого Иосифа в Иокогаме. В то время примерно треть ее учеников составляли японцы, треть – китайцы из китайского района, а остальные – дети сотрудников консульств и иностранных бизнесменов. Моим лучшим другом был китаец Пацзин Фенг. Хотя ему было только тринадцать, он обладал необычайным талантом в каллиграфии и рисовании тушью – до сегодняшнего дня я храню рисунок бамбука, который он сделал для меня еще в школе. Листочки бамбука, нарисованные деликатно и тонко зеленой тушью, выглядят почти как перышки, а сама работа выполнена так, словно вышла из-под кисти профессионального японского художника. Пацзин стал моим учителем, и показывал, как пользоваться кистью.

Но так как под его руководством я не сделал особых успехов, то купил руководство по каллиграфии для начинающих. Цуру-сан была в восхищении, и подарила мне специальный набор для каллиграфии. В коробочке из красного лака лежали камень для растирания туши, кисть, палочка прессованной туши, и маленький керамический сосуд для воды, которую добавляли, чтобы смочить камень. Когда я возвращался в Америку, Цуру-сан подарила мне другой сосуд, на этот раз из бронзы. Она происходила из богатой семьи, которая потеряла все состояние во время авиационных налетов, и единственной вещью, которую удалось спасти из огня, был этот маленький сосуд. До сегодняшнего дня он остается одним из моих ценнейших предметов, и я использую его только по особенным случаям.

Пацзин Фенг оказался моим первым и последним учителем каллиграфии. С четырнадцати лет я учился, занимаясь перерисовыванием иероглифов из таких учебников, как Senjimon (Тысяча классических иероглифов), который сводит всю китайскую мудрость до двухсот пятидесяти четырех линий, никогда не повторяя хотя бы одну из них. Позже, когда я занялся коллекционированием искусства, то копировал знаки со свитков, shikishi и tanzaki моей коллекции.

Так проснулся во мне интерес к каллиграфии, однако «профессионалом» я стал только на втором году учебы в Оксфорде. На весенних каникулах я посетил в Милане своего приятеля Роберто. Ему было только двадцать два года, но у него были богатые друзья и покровители, он занимался оживленной торговлей предметами искусства с людьми из разных стран. Роберто показал мне блокнот, в котором Man Ray, Jasper Johns и Andy Warhol оставили для него рисунки. Рассматривая их, я подумал: «Я бы тоже так смог!». Над постелью Роберто висел портрет Энди Ворхола – несколько ярких пятен на увеличенной фотографии. Это меня подтолкнуло к действию. Я попросил у Роберто бумагу, цветные фломастеры, и, сидя под портретом Энди Ворхола, написал пару десятков иероглифов. После возвращения в Оксфорд, в магазине с художественными принадлежностями я купил washi (японскую рисовую бумагу) самых разных цветов, кисти, тушь, и начал массовое производство иероглифов. Не все они были каллиграфией в строгом значении этого слова, некоторые были скорее рисунками тушью, но недалеко ушедшими от каллиграфии.

Однажды Кингсли Лю, приятель из Гонкога, купил такую картину за пять фунтов стерлингов. Это был рисунок тушью, представляющий три персика, один из которых чрезвычайно напоминал человеческую попку. Кингсли это позабавило, и он сразу повесил картину в ванной комнате. Полагаю, что каждый художник помнит тот день, когда продал свою первую работу – я был очень возбужден, независимо от того факта, что моя работа оказалась в ванной.

Моей первой учительницей была китаянка, моим первым покупателем был китаец. Когда я размышляю над этим, то вижу, что большая часть моих каллиграфических вдохновений происходит из Китая. В этом нет ничего удивительного, потому что кандзи пришли оттуда же. Пожалуй, они являются крупнейшим вкладом Китая в культурное наследие мира. В древности существовали и другие варианты иероглифического письма, например, у древних египтян, или майя. В них видны следы того же самого развития, которое проходили кандзи: сначала были пиктограммы, т.е. рисунки предметов, например, стрелы или рта; затем эти «корни» объединились в более сложные формы, которые со временем подверглись упрощению и стали более абстрактными; в последней же фазе развилась своего рода скоропись. Но другие варианты иероглифического письма не сохранились до наших дней, остались только кандзи.